- Не велика премудрость пахать да сеять. Это не твои завирухи разгадывать, - произнес молодой Болотников, укладывая соху и порожние мешки на телегу.
Афоня тотчас оживился, скинув свой рваный войлочный колпак, лукаво блеснул глазами и заговорил деловито:
- Иду, мужики, энта я лесом. Дело под вечер, глухомань, жуть берет. Да вдруг около меня как засвистит! Присел от страху. Я туды - свищет, я сюды свищет. Ну, беда, думаю, пропал Афоня, молись богу да смерть примай. Залез на ель, сижу - свищет, окаянный.
- Ну, дык кто? Разбойные люди што ли? - вошел в интерес Семейка Назарьев. Вокруг Афони сгрудились мужики, кончившие сеять. Смолкли, ждали бобыльского ответа.
Шмоток надвинул на самый нос колпак, озорно подмигнул и изрек:
- А енто, мужики, у меня в носу.
Грохнула толпа от дружного смеха. Даже Исай, обычно скупой на улыбку, и тот не выдержал, прыснул в бороду.
- Скоморох да и токмо.
По давно заведенному обычаю страдники, заканчивая княжий сев, оставляли на меже самые что ни на есть истрепанные лапти, повернув их носками в сторону деревни. При этом селяне приговаривали:
- Пахали лапти княжью ниву, а теперь ступайте с богом на мужицкою.
Афоня отделился от толпы и звонко прокричал:
- А ну, православные, кому лаптей не жаль?
Как всегда, мужики молчали. Однако не от жадности с обувкой не спешили расстаться. Выжидали ради потехи.
Глянув на мужиков, Шмоток покачал головой и снова выкрикнул:
- Садись, ребятушки, на межу лапти казать!
Страдники, посмеиваясь, расселись вдоль борозды, вытянули ноги. Наскоро выбрали пахаря из степенных селян для просмотра. Седоголовый старик, зорко поглядывая на обувку, прошелся по ряду, повернул назад и остановился супротив Шмотка.
- Сымай лапотки, Афоня.
- Энто чево жа? - изумился бобыль.
- Дырявей твоих нет, Афоня. Ишь как лыко по землице распустил.
- Побойся бога, Акимыч. Нешто плоше лаптей не сыскал? - огорчился Шмоток.
- Сымай, сымай. Неча! - потребовал Акимыч.
- Помилуйте, православные. Последние лаптишки у меня забирает. И в пир, и в мир, и в добры люди. Все на мне, - взмолился Афоня.
Мужики поднялись с межи, окружили бобыля. Шмоток поохал, поохал, но все же пришлось ему лапти скинуть: против мира не пойдешь.
- Экая тебе честь выпала, Афоня, - подтрунивали над бобылем мужики.
Шмоток размотал онучи, повесил их на плечи и пошел к селу босиком, ворчал всю дорогу:
- Раздели, окаянные. Креста на вас нет.
Восемь дней пахали да сеяли крестьяне княжьи загоны. Теперь шли возле телег, понукая отощавших лошадей, усталые, сгорбленные, с почерневшими на солнце лицами, с огрубевшими натруженными руками. Шли и думали о завтрашнем дне, о своих десятинах, где нужно еще посеять овес, ячмень, горох да просо.