Прошло еще две недели - самые печальные для бедной Марии.
Она старалась удалить от себя воспоминания об Усладе, но всякую минуту против воли своей думала: "Он скоро возвратится, он придет отдать мне свою душу, исполненный сладкой надежды, исполненный прежней любви, а я..." Она томилась в тоске и слезах и не могла утаить ни тоски, ни слез своих от Рогдая; он видел ее печаль - но он молчал, и грозные взоры его час от часу становились мрачнее; страшная ревность свирепствовала в его сердце. "Мария, - говорил он иногда, устремив на нее пристальное око, - душа твоя неспокойна, совесть тебя обличает: взоры мои тебе ужасны. Мария, восклицал он иногда громозвучным голосом, от, которого несчастная цепенела, - я люблю тебя страстно...
но горе, если ты меня обманула!"
Наконец наступило время твоего возвращения, и бедная Мария совсем потеряла спокойствие. Увы! она боялась ужасного Рогдая, боялась твоего милого присутствия, боялась собственного своего сердца: малейший шорох заставлял её содрогаться. Она не хотела, она страшилась тебя увидеть; но, Услад, несмотря на то, как будто ожидая тебя, не отходила она от окна своей светлицы, по целым часам просиживала на берегу Москвы, устремив неподвижные взоры на противную сторону реки, туда, где видима соломенная кровля твоей хижины. В одно утро - это случилось на другой день после твоей встречи с пастухом нашего села - навещаю ее, нахожу одну, печальную по-прежнему, на берегу Москвы, на том же самом месте, на которое приходила она и вчера, и всякий день; сказываю, что тебя видели накануне; что ты, узнавши о ее замужестве, не захотел войти в деревню; что ты удалился неизвестно куда. Мария заплакала. "Ангел-хранитель, сопутствуй ему, сказала она, - пусть будет он счастлив; пускай, если может, забудет Марию". Она устремила глаза на небо. Мы стояли тогда на самом том месте, где волны образуют мелкий залив; разливаясь по светлым камешкам, с тихим плесканием - одна волна прикатилась почти к самым ногам Марии рассыпалась - что-то оставила на песке - я наклоняюсь - вижу пучок увядших ландышей, перевязанных волосами, - подымаю его, показываю Марии: боже мой, какие слова изобразят ее у"сас! Казалось, что грозное привидение представилось ее взору, волосы поднялись на голове ее дыбом, затрепетала, побледнела. "Это мои волосы, - воскликнула она. - Услада нет на свете: он бросился в реку". Она упала к ногам моим без памяти. В эту минуту показался Рогдай:
подходит, видит бесчувственную Марию, поднимает ее; смотрит с недоумением ей в лицо: QHO покрыто было бледностию-смерти; снимает с головы шишак, велит мне зачерпнуть в него воды и орошает ею голову Марии, которая, как увядшая роза, наклонена была на правое плечо. - Цесколько минут старались мы привести ее в чувство; наконец Мария отворила глаза но глаза ее были мутны; она посмотрела на Рогдая - и не узнала его. "Ах!