Она боялась обратиться к Азарову весь день, и он это чувствовал. Но ему не было дела до ее страхов и несусветных домыслов, он был полностью поглощен ее работами. Впечатление от выставки еще гудело в нем сладким душистым облачком, вроде воздушной ваты, которую продают в зоопарках. Его поминутно давил спазм, хотя плакать он не умел. Все вокруг было источником волнения, переизбытка эмоций. Даже серебряная брошка в виде мухи на лацкане ее пиджака... Ему казалось, что он уже и вовсе перестал думать о Виктории, что все заполонили ее картины, начиная с той, которую они отвезли от баронессы домой.
Якоб предложил не выгружать ее из машины, но Виктория наотрез отказалась ее выставлять. Когда Стас оголил полотно, отпрянул и закрыл свои щеки ладонями, она увидела ее и не узнала. Ей почудилось, что картина обижена на нее, что от нее идет некий невидимый укор, полотно потемнело.
Азаров видел эту картину сегодня ночью во сне.
Он неожиданно развернулся, вспомнив ночь, и спросил:
- А кто такая Лена?
- Я знаю, - ответила она спокойно, - я кричу во сне. Это с лагеря.
На картине были изображены три девушки, одна играла на скрипке, другая на клавесине, третья на арфе. Все фигуры были вытянуты, худы и легки, казалось, они парят, там, за его спиной.
Перед открытием выставки на невысокой сцене Якоб Смейтс играл на балалайке. Он стоил целого сводного оркестра русских народных инструментов. То ли акустика была хорошая в этом зале, то ли балалайка уникальная, такого Стас еще не слышал. Потом он долго пробирался от картины к картине, подолгу задерживался у каждой. Народу было - море. Люди умудрялись не задевать друг друга, но порою приходилось ждать несколько минут, пока рассосется пробка в переходе из одного зала в другой.
"Когда она все это успела?"
Это была та живопись, к которой у него всегда лежало сердце. Он обожал картины, в которых было солнце. Это солнце делало хрустальным обычный граненый стакан, оно резало глаз, сверкая на заснеженном поле, ложась голубым мазком рядом с синим, оно отливало на бело-лимонным бликом на волосах Лидвины, Мари-Жан, Якоба, сыновей, чьи портреты висели кругом. Он был счастлив тем, что Виктория оказалась солнечным художником.
На следующий день они прощались. Ночью, в половине второго отходил его поезд.
Они расслабились наконец-то. Виктория позволила курить в доме, Филипп и Якоб готовили грог, девочек забрал к себе старший брат. Стас, которого Якоб постриг еще короче, оставив только круглый островок волос на его затылке, помолодевший, смешной, ходил за Викой и пытался выпросить у нее задание: