- Стасик, ты первый человек, которому я смогла рассказать о том, что мне довелось пережить. Я не думаю, что моя жизнь выдающаяся. Потому что она хорошо сложилась. В общем, это так!
Виктория словно бы сама себя убеждала. Она не жаловалась и вроде бы не собиралась. Он взял ее руки в свои.
- Вы изменили мою жизнь, - говорил он, - Мне теперь больно.
- Не надо страдать. Надо радоваться, жизнь - одна.
- Нет-нет, я говорю, что теперь я, как промытое от глины стекло, я чувствую боль и радость, вы меня многому научили.
- Ай, брось. Свидимся скоро. Я не сказала, я собираю документы, мне разрешили съездить на родину. На Кубань, в Темиргоевскую.
- Куда?! Что ты говоришь?
- Тесен мир, Стасичек... Я родилась там. Мы обязательно поедем туда, вместе поедем: ты, я и мой Жак, которого я люблю больше всего на свете.
Вагон дрогнул, и Виктория смешно вскрикнула, побежала в коридор, потом опомнилась, развернулась, наткнулась на выскочившего следом Азарова, обхватила его шею и поцеловала в лоб и щеки. Он еще ловил ее поцелуи, когда она убегала к тамбуру. Поезд стоял на перроне еще пять минут...
Выслушав рассказ, Ильин долго молчал, покачивал головой, потирая затылок. У него защемило сердце, он сожалел, что не поехал сам.
- Ну, что ж, с тебя большой очерк, пиши, сколько хочешь. Можешь, на несколько номеров дать материал, будем печатать.
- Не знаю, - замялся Азаров, небритый, мятый, приехавший под утро прямо с вокзала, - Очерк я напишу. Но вот что, Палыч. Ухожу я.
Ильин машинально вскочил и постучал себя по лбу средним пальцем.
- Ты поддатый что ли? Или устал с дороги? Иди, слушай! Расстраиваешь только! - он махнул рукой, потом добавил, - Хочешь кофе?
- Я книгу сажусь писать, Палыч. Мне одна знакомая баронесса присоветовала. Вот напишу, потом обратно попрошусь.
- О! Вы видали, Лев Николаич! - Ильин обернулся к бюсту Толстого, стоявшему на столе, - Ваша слава русским мальчикам покоя не дает. Дурья твоя башка: ухожу, ухожу... Творческий отпуск это называется. Оформлю, так и быть.
Азаров давно не видел шефа таким веселым и жалким. Ему показалось, что за эти четыре дня старик сдал, как будто на нем воду возили.
- Да ты чего, батя, - он подошел к Ильину вплотную, как недавно подходил к картине Виктории, - ты чего?..
Ильин тихо как-то, по-особому проникновенно посмотрел на него влажными глазами, уперся лбом в его плечо и сказал только: "Валяй, сынок".
ДЕТСТВО ВЕРОНИКИ
...А девочка глядит. И в этом чистом взоре
Отображен весь мир до самого конца.
Он, этот дивный мир, поистине впервые
Очаровал ее, как чудо из чудес,