Стремглав лежал, придавленный к земле балкой от разрушенной таратуты. Панцирь прогнулся, но дышать было не больно — стало быть, ребра целы.
Ноги тоже целы, понял он, когда услышал, что кто-то тянет его за ступню.
— Этот жив! Прикончите его, мастер! Все равно бедняга не дотянет до казни!
Никто не должен видеть лица своего палача, не увидел и Стремглав: склонившийся над ним человек был облачен в полагающуюся заплечных дел мастеру одежду. В руке палача тускло поблескивало сквозь багровую пленку лезвие кинжала.
Тут сын шорника понял, что руки у него тоже целы.
Палач увидел его взгляд, хотел заорать, но лапа в стальной перчатке сломала ему горло.
Упавшему рыцарю в полном облачении, да еще угнетенному дубовым бревном, подняться невозможно.
Стремглав и не поднимался. Он вскочил. Балка при этом взлетела и обрушилась на голову того поганца, что ковырялся у ног, пытаясь отцепить золотые шпоры.
Капитан Ларусс подхватил балку и огляделся. Тотчас же в дерево вонзился арбалетный болт.
— Не стрелять, болваны! Брать живьем! — орал кто-то на стене.
Но сборщики налогов, шлюхи и воры не торопились приближаться к восставшему из мертвых рыцарю.
— Никому уже здесь не поможешь, — вслух решил капитан, повернулся спиной к воротам и не спеша побрел вниз, по направлению к бывшему лагерю осаждающих.
Он так и шел, время от времени взмахивая дубовым бревном на случай, если кто-то отважится напасть. Он шагал, ни о чем не думая и видя впереди только одно — ярко-алое платье на крепостной стене, хотя двигался в противоположную сторону.
И он ушел, потому что суждена ему была совсем другая судьба и другая кончина. … Пораженная бонжурская армия — те, кто уцелел и остался верен присяге, — расположилась на богатом лесном хуторе, обитатели которого, еще недавно вполне доброжелательные, с большой неприязнью поглядывали на чужестранцев.
Король Пистон Девятый собрал военный совет в самом лучшем доме, предварительно выставив оттуда хозяев. Оставили только, по просьбе стариков, маленькую несмышленую девочку-дурочку со старческим личиком. Девочка умостилась на печке и уставилась бессмысленными глазками на цвет бонжурского рыцарства.
Цвет был весьма потрепанным.
Коннетабль де Коленваль, мессир Плиссе и множество иных славных военачальников навсегда остались лежать под стенами Чизбурга.
Никаких переговоров о том, чтобы захоронить павших героев честь по чести, комендант Кренотен вести не захотел, заявив, что мертвым все равно, поскольку они не живут, а всякие там погребальные обряды и понятия чести суть дурацкие антинаучные предрассудки.