Все оружие он бросил в поток. А выбравшись на берег, наткнулся на обезображенные тела своих товарищей — ив полный голос, не боясь уже никого, завыл.
Завыл, словно зверь, оплакивающий смерть своей стаи, словно человек, волей злой судьбы превратившийся в зверя.
Зверя-одиночку…
* * *
— Что с вами, Панкрат? — донесся до него обеспокоенный голос, вернувший Суворина в реальность.
Слабо улыбнувшись Софье Петровне, наклонившейся к нему с озабоченным видом, Панкрат обнаружил, что сидит неподвижно, стиснув зубы, а в сжатом кулаке — остатки лопнувшей рюмки.
— Извините… — пробормотал он, наклонившись, чтобы собрать осколки. — Я уберу. Хозяйка молча отстранила его.
— Сядьте, Панкрат, — в ее голосе послышалось почти материнское участие. — Я уберу.
Николай Павлович времени даром тоже не терял. Когда Суворин повернулся к столу, перед ним уже стояла точно такая же рюмка, наполненная до самых краев. Он решительно опрокинул стопку и принялся хрустеть крепкими боровиками, чувствуя на себе внимательный взгляд хозяина.
Они еще выпили и поговорили о всяких мелочах, делая вид, будто за стенами квартиры нет лежащего в руинах города.
Закончили трапезничать, когда на дворе уже стемнело, и пламя трех толстых свечей не в силах было осветить комнату целиком. Покурив с Николаем Павловичем, которого — Панкрат чувствовал — так и подмывало расспросить его о случившемся за ужином, он занял свое место на раскладушке, которую хозяйка, извиняясь за тесноту, поставила на кухне.
Еще какое-то время Суворин беспокойно ворочался, скрипя пружинами, и пытался заснуть, пока не понял всю бесполезность своих попыток. Завтра он должен был увидеть Ирину — и его сердце звенело в радостном предвкушении долгожданной встречи.
И вдруг черной змеей вползла непрошеная мысль: а что, если она о нем уже позабыла? Ведь и он долгое время не вспоминал о своей военной любви. Вообще, с чего бы это ей ждать его все это время?
Эта мысль напрочь вышибла всякий сон из головы. Он осторожно, стараясь не шуметь, налил себе еще стопку водки, залпом выпил и закурил.
Сон подкрался незаметно. Серое небо над городом уже начало розоветь, когда Панкрат наконец сдался и заснул, отдавшись во власть усталости.
Он проспал всего час — организм, привыкший к строгому распорядку дня, которому Панкрат следовал в течение нескольких лет, проведенных в “Неаполе”, перешел в состояние бодрствования ровно в половине седьмого. Некоторое время Суворин лежал неподвижно, не открывая глаза и слушая тишину, царившую в квартире. Все казалось ему слишком безмятежным и каким-то нереальным, таящим в себе до поры до времени скрытую угрозу.