Кунару оказался не значимой персоной. Своим появлением на свет он был обязан двум тяжким потрясениям. Как и все подобные люди, сложившиеся из чего-то похожего. Пожизненно приговорённые носить отпечатки своего рокового происхождения, о котором они даже и не догадывались.
И они носили эти отпечатки, становясь доброгадливыми и подлоугодливыми тихонями, затаившимися на эту жизнь и на всех её более удачливых обитателей.
Смирение стало духовным девизом маленьких людей. И не потому, что они всерьёз задумывались о подлинном его значении, — просто большего от потрясённых людей нельзя было и ожидать. Бунт, даже в самой безвредной, безобидной форме, погубил бы их.
Им не понадобилось вооружаться и воевать. Им не понадобилось выдумывать собственных способов борьбы за существование. Затаённо изобретательных. Всё, что требовалось от «тишайших», — заполнять собой жизненное пространство. Превращая его в болото. Болото собственной пугливой нравственности и убогой правды.
Нет, они не были доверчивыми дураками и тугодумами, как простодушные вайши, отягощённые обществом своих коров. Маленькие люди думали. Трогательно и услужливо, отчего всякий стоящий рядом имел возможность заразиться. Через их мышление заразиться этим ничтожеством.
Мы создали молитву, словно бхриги колесницу.
(Ригведа. Мандала IV, 16)
— Ловить коней в поле то же самое, что ловить ветер, — сказал Атитхигва, выслушав кшатрия. Хотар чертил свои мысли. Прутиком на песке. Получалось потешно. Брюхатые лошадки, этакие раскормыши, а вокруг человечки. На тонких гнутых ножках.
Атитхигва нарисовал повозку с двумя колёсами. Так, как ему объяснил её Индра. Форма колеса вызвала глубокую задумчивость хотара, но спорить он не стал.
— А тебе не приходило в голову, что ашва должен стоять сзади? — вдруг спросил жрец. — Вот посмотри, он преспокойно толкает повозку…
— А как я буду им управлять? Или подгонять, если заупрямится?
Было заметно, что Атитхигва трудно приемлет авторитет Кавьи Ушанаса. Индра — другое дело. После случая на утёсе. И ещё Атитхигва не мог смириться с тем, что они выступали в одном лице. Жрецу было тягостно тягаться умом с кшатрием. Что-то ущербное для него, бхрига, содержалось в этом занятии.
Каждое колесо имело по оглобле. К оглоблям крепилась корзина, чуть отстоящая от колёс. Другими концами оглобли уходили в лошадь. Куда-то в область спины или шеи.
«Заманчиво, — говорили глаза Атитхигвы, — но это придумал кшатрий, а значит, он ошибся. Наверняка. Так что придумаем что-нибудь ненадёжнее».
— Поворачивая направо, наш конь ломает правую оглоблю, а поворачивая налево — левую, — задумчиво произнёс хотар, не отрывая глаз от рисунка.