Он мялся и запинался, а в паузах то посматривал на меня, то отводил взгляд. Я продолжал работу — пусть соберется с мыслями, если хочет.
— У вашего кузена короля Девлина есть сын…
Он не мог не заметить, насколько мне небезразличны эти слова. Донала я никогда не забывал — этот ребенок явил мне истину невинности, чистоты и нетребовательной любви. А я вплел это в музыку.
— Сейчас ему девятнадцать. Он хороший мальчик, правда, хороший. И он стоит во главе войск в Гондаре.
Это я уже знал — слышал в Камартане.
— Никто не понимает, почему король и принц до сих пор не сокрушили гондарцев — ведь сила на их стороне. Так вот, мы узнали, что гондарцы взяли принца в заложники.
В заложники! Донал… сын моего кузена, мой родич… Уже давно не ребенок, взрослый юноша, и сейчас его держат в грязи, в леденящем холоде и испепеляющей жаре, в вечном страхе, его окружают дикий рев и огненные извержения крылатых чудовищ, и это длится днем и ночью… И никакой надежды. Совсем никакой. Если отец Донала нападет на Гондар, мальчика привяжут к столбу и сожгут драконьим огнем, и не просто сожгут — его будут медленно поджаривать, он будет умирать долго, они уж постараются, они это умеют… А если Девлин сдастся, Донал навечно останется в заключении и умрет, харкая кровью, трясясь в бесконечной лихорадке, а может быть, разобьет в припадке безумия голову о каменную стену, а драконы будут победно рычать. Узник. Вечный узник.
И тут-то я и понял, о какой такой услуге хотел Девлин просить меня в ту ночь, когда убили Каллию. Он думал, что я смогу освободить его сына. Он думал, что вот я запою и заставлю драконов выпустить Донала, как в Абертене. Теперь ясно, почему он так упорно твердил, что не знал, как со мной поступили. Конечно. Он так волновался, он глядел на меня испытующе и был готов вот-вот попросить… и тут-то я и ляпнул, что не знаю, почему оказался в Мазадине. И он не мог ни о чем меня просить, потому что выдал бы страшную тайну, ради сохранения которой, по всей видимости, я и оказался в Мазадине. И он принес в жертву сына, чтобы сохранить эту страшную тайну. Огни небесные, Девлин…
До этой минуты я не верил тому, что мне рассказали элимы, — будто бы моя музыка освобождала драконов от власти камней-кровавиков. Я-то считал, что все это ужасная ошибка, чудовищное недоразумение, стоившее мне жизни, но теперь…
Я взглянул в бледное лицо Нуры, но думал я вовсе не о нем. Я думал о мальчике, оказавшемся в темнице хуже Мазадина. Нет, я не настолько ненавидел Девлина, чтобы обрадоваться такому его несчастью. Прикрыв глаза, я вспомнил доверчивого беспомощного младенца, которого видел в час чистой радости.