– В результат не верю. Судя по газетам и ящику, почти никого не ловят. С милицией у меня отношения премилые. В последних статьях в «России» я вспомнил рыцарей девяносто третьего года. И были анонимные любезные звонки, обещали мне самую серьезную жизнь. Ты что замолчал, Тимур?
– Думаю.
– О чем? О моей нежной любви с милицией?
– Приходят не самые зрелые мысли, старик.
– А именно?
– Этот жлоб… как его… о котором ты мне говорил… Песков заявлялся в мастерскую Демидова?
– Не он один. Иногда мастерская превращалась в проходной двор. Дед любил возбудить публику.
– Я не про публику. А о продавцах и перекупщиках. Данной своры сейчас – вагон и маленькая вагонетка. Купят и перепродадут мать родну.
– Знаю, что у Пескова магазинчик возле Арбата. Дед изредка продавал ему пейзажи.
– Украденные картины в магазинчиках вряд ли продают.
– Подозреваешь Пескова, Тимур?
– Ни хрена подобного. Он на такое не пойдет. Впрямую. Но надо за что-то ухватиться. Не исключено – Песков обнюхивает мастерские и весь торгашеский гадюшник. И наверняка в курсе спроса и предложений. Пожалуй, начинать надо с него. Начнем, если прикажешь? Хоп?
– Каким образом?
– Из уважения к тебе. Адрес и телефон у меня есть. Его визитку ты мне дал. Не откладывая, завтра утром надо нанести визит и… что называется, побеседовать. Хотя в живописи я понимаю, как – енот. Лучше поехать бы вместе. Как ты?
– Я готов. Где встретимся?
– Дай подумать. Н-да. И все-таки… сподручней мне сначала одному. У меня, старик, свой метод разговора, который тебе не очень нравится. Ты весь остался рафинированным интеллигентом…
– Какого черта ты заговорил о моей интеллигентности? Не кажусь ли я тебе сопливой размазней? Для уточнения попробуем, кто чью руку положит? Несмотря на твои бицепсы. Твое преимущество – карате. И в этом случае я рафинад.
– Ни в коем случае. Никакого преимущества.
– Не скромничай. И я скромничать не буду. Каждое утро я балуюсь гантелями. Приучил дед.
– Ты нервничаешь, Андрей. Все будет – хоп и ни пипи!
– В каком смысле?
– Выживем. Все будет в ажуре. Несмотря на все принятые меры. Надо уметь держать удары. Прорвемся.
– Все остроты, Тимур, кажутся мне сейчас дурацкими.
– Старик! Если я произвел на свет несерьезную мысль, подвергни ее осмеянию. Так приблизительно говорил великий Лао-цзы. Я смеюсь.
– Над кем? У меня нет желания смеяться, Тимур. Значит, ты не отказываешься мне помочь?
– Мне приятно и лестно тебе помогать, старик. Завтра жди моего звонка. А вечерком – заеду.
– Благодарю, Тимур. Я твой должник.
– Охо, не расплатишься! Опять смеюсь и сворачиваю своему смеху шею.