Он притронулся фужером к фужеру Андрея, проглотил коньяк большими глотками, тяжело встал, качнувшись, затем с азартно сомкнутым ртом размахнулся и разбил фужер об пол, произнес громко:
– На счастье! Бог поможет – будем! Еще прорвемся! – И тише прибавил: – Извини за шум в твоей квартире. После Кабула и Грозного иногда пошаливают и веселят нервишки. – Он обнял Андрея, чувствительно ткнулся губами ему в щеку, похлопал по лопаткам. – Будь здоров! Хоп? Кровь из носа, демидовские картины раскопаем! А насчет твоей милиции – узнаю. А ты ходи и оглядывайся, помни: осмотрительность – часть везения. Я тебя люблю, ты знаешь, старик! А в общем – ты счастливый человек, и это тоже помни, – заговорил он, нежнея голосом, и глаза его стали маслянистыми, со слезой. – Талантлив, внук знаменитого Демидова. Живешь в огромной квартире, как во дворце. Сколько у тебя метров? Метров сто двадцать? Живешь, как паша! И сам не урод. Тебе всякий позавидует. Всякий. Только не торопись жениться… А то эта… не того. Совсем… не красавица. Выбрал какую-то наркоманку. Что ты в ней нашел? Кожа да кости, соломинка для коктейля…
– Это мое дело, Тимур, пожалуй.
– Твое, твое. Люби свою наркоманку на здоровье. Если она выживет.
Слегка покачиваясь, он двинулся борцовской походкой к двери, и Андрей подумал, что такую вот профессиональную походку, покатые плечи он видел возле Белого дома у людей в пятнистом обмундировании, и тут же услышал мужественный неунывающий хохоток Спирина:
– Адью, Кант! А не лучше ли Ницше, а? Не лучше ли сверхчеловек? Не лучше ли сила?
И на пороге передней он оглянулся, спиной ощутив иронический взгляд Андрея. И его вдруг удивило обращенное к нему нетрезвое лицо Спирина: оно выражало сосредоточенную злобу, точно он нестерпимо жалел о недавней своей откровенности и ненавидел Андрея и себя за проявленную слабость.
Андрей стоял в передней до тех пор, пока лифт не прошумел вниз, и думал, что независимо от старых отношений Спирину не надо было знать об оружии деда, о незарегистрированном «вальтере», и то, что он не сказал об этом, а говорил о покупке пистолета, была, наверное, разумная, скорее инстинктивная осторожность, которой ему часто не хватало.
«Не хватало осторожности? Вот так! Не хватало… Все как будто было вчера. И я ничего не могу забыть. Кто же все-таки угрожает мне? Нет, так просто ребра теперь мне не переломают! Ну, посмотрим, посмотрим…»
Он ходил из угла в угол, потирая голову, там, где время от времени возникала боль, потом вышел в комнату деда, зажег свет, и здесь из ящика стола зачем-то опять достал завернутый в тряпку «вальтер», выщелкнул магазин – в нем было восемь не тронутых сроком золотисто отсвечивающих патронов.