Она подняла лицо к Босху, а затем отвернулась.
— Так все выглядело внешне, но это было неправдой. Официальной версией стала смерть от передозировки, но на самом деле его убили. С ним поступили точно так же, как много лет спустя поступили с Медоузом. Только в отличие от дела Медоуза эта инсценировка сработала, и моего брата преспокойно списали со счетов.
Босху показалось, что она сейчас заплачет. Ему необходимо было не дать ей отвлечься, заставить продолжать.
— Что же случилось на самом деле, Элинор? Как связано с этим дело Медоуза?
— Никак, — сказала она и тут же отвернулась, стала смотреть на дорожку, по которой они только что пришли.
Вот сейчас она лгала. Он знал, что какая-то связь есть. У него было отвратительное сосущее ощущение в животе, что вся эта история вертелась именно вокруг нее. Он подумал о ромашках, которые она прислала ему в больницу. О той милой сердцу обоих музыке, которую они слушали у нее дома. О том, как она отыскала его в туннеле. Слишком много совпадений.
— Напрямую, — возразил он. — Все недавние события были частью твоего замысла.
— Нет, Гарри.
— Элинор, как ты узнала, что на горе у меня под верандой растут ромашки?
— Я видела их, когда...
— Ты приходила ко мне вечером. Вспомни. Ты не могла ничего там видеть. — Он дал ей время подумать. — Ты бывала там и до этого, Элинор. Когда я отвозил в приют Шарки. А этот второй визит, тем же вечером, был и не визит вовсе. Это была проверка. Как и тот телефонный звонок, после которого повесили трубку. Звонила тоже ты. Потому что именно ты поставила «жучок» в мой телефон. Вся эта штука была... Почему бы тебе не рассказать мне все?
Она кивнула, глядя в сторону. Он внимательно смотрел на нее. Она взяла себя в руки и начала свой рассказ:
— Ты никогда не замечал, что у каждого живет внутри, в самой глубине существа, какая-то одна вещь, которая составляет главное зерно его существования? Каждый человек хранит у себя в душе какую-то важнейшую непреложную правду. Для меня такой первоосновой стал мой брат. Мой брат и его жертва. Именно так я приучила себя относиться к его смерти — как к закланию. В моем сознании он и его смерть стали превыше всего, превыше самой жизни. Я создала из него героя. Это было то зернышко, которое я взращивала и лелеяла. Я выстроила вокруг него твердый защитный панцирь, поливала и питала своим обожанием. И когда оно выросло, то сделалось большей частью меня. Оно стало большим деревом, в тени которого текла моя жизнь. Затем внезапно, в один день, все переменилось. Правда оказалась ложью. Дерево оказалось срубленным, Гарри. Оно больше не давало тени. Осталось одно только слепящее солнце.