Возглавляемый Рэйгеном «Континентэл сервис» передавал информацию по телефону и телеграфу с двадцати девяти ипподромов в двухсот двадцати трех городах и тридцати девяти штатах (в тех случаях, когда ипподромы отказывались сотрудничать, информацию добывали с помощью мощных подзорных труб, которыми пользовались наблюдатели, забиравшиеся на соседние дома и деревья).
Рэйген, как и Фрэнк Нитти, вращаясь в уголовном мире, был прежде всего бизнесменом. До этого я делал кое-какую работу для него и испытывал к нему определенную симпатию.
Однако я никогда не видел этого упрямого, вспыльчивого, маленького ирландца таким, каким он был в тот день, когда пришел в мой офис без предварительного звонка, что было на него не похоже. Он имел вид человека, чем-то крайне взволнованного: его всегда безупречный серый костюм был помят, а красно-голубой полосатый галстук сдвинут в сторону. Безусловно, это был необычный день в жизни Джеймса Рэйгена: в этот день он едва избежал смерти.
В то утро к «Линкольну Континенталю» Рэйгена, как только он отъехал от своего дома, приклеился автомобиль, в котором находились двое неизвестных мужчин. Заметив, что его преследуют, Рэйген увеличил скорость до шестидесяти миль в час, но преследователи не отставали. Они гонялись за ним по всему городу, пока Рэйген не затормозил резко у здания полицейского участка и не вбежал внутрь. Преследовавший его автомобиль пронесся мимо.
Именно после этого инцидента он пришел ко мне, Натану Геллеру, шефу детективного агентства А-1, чтобы нанять телохранителей. Надежных телохранителей.
– Кому я могу доверять в этом городе, как не другу? – сказал Рэйген; его лицо было мрачнее тучи. – Копы предложили мне свою «охрану» – ты сам знаешь, чего она стоит; я буду в большей безопасности, отказавшись от их услуг. Любого полицейского в Чикаго ничего не стоит купить. А большинство частных детективов в городе, даже если они работают в солидных конторах, – бывшие «фараоны».
– Я тоже бывший полицейский, Джим, – сказал я ему.
– Да, но ты не продаешься, дружище. Тебя-то они не купят.
Я вздохнул. Видимо, он считал меня таким же ирландцем, как и он сам, несмотря на то, что я унаследовал от отца еврейскую фамилию. Моя мать, которая была ирландкой и католичкой, передала мне голубой цвет глаз, правильные черты лица и рыжий цвет волос:
у висков они уже были тронуты сединой. Отец не верил в Бога, не исповедовал иудаизма или чего-то в этом роде, хотя старался сохранять тесные связи со своими соплеменниками. Я унаследовал его вероотступничество. Что касается матери, то она прожила недолго, видимо, поэтому я и не стал убежденным католиком. Впрочем, для Рэйгена я был полноценным ирландцем.