– То есть речь опять пойдет об отмывании денег?
– Да, но эта идея пока нова, и у него есть много способов для отмывания. Только не надо мне лапшу на уши вешать по поводу того, что Вилли Биофф заботится о работниках. Он продает членов своего профсоюза, соглашается на снижение для них зарплаты и увеличение рабочего дня – и все это в качестве профсоюзного босса.
– И как ты относишься ко всему этому, Эстелл? Ты же всегда работала.
Она пожала плечами.
– Я до сих пор работаю. Вилли просто делает то, что нам всем надо делать, Нат. Он заботится о себе. Тебе надо тоже о себе думать: никто не сделает это за тебя.
– Мой старик отдал лучшие годы жизни, работая на профсоюзы.
– Ну и что ему это дало?
– Ничего. Разрыв сердца.
– Вот видишь? Этого достаточно. Так что давай-ка забудем о Биоффе, пока мы в постели, и подумаем о нас с тобой.
Одна моя половина хотела бы быть в тысяче миль отсюда, от этой сладкой, обольстительной женщины, а другая – совсем не та часть, о которой вы подумали – ни за что не хотела уходить.
– Тебе разве не надо спускаться вниз? – спросил я, отчасти надеясь, что, может, нам придется уйти отсюда. – У тебя не будет неприятностей с Сонни?
Короткий смешок.
– Не будь глупцом, Нат. Сонни работает на меня. Мне принадлежит треть этого заведения, а он тут зарабатывает эти дерьмовые деньги. Я могу остаться и валять дурака здесь всю ночь. Если мне это нравится, кто посмеет остановить меня?
– Неужели ты такая романтическая, Эстелл?
– Будь спокоен. Я – шлюха, Нат. Не помню, чтобы я когда-нибудь вот так прямо говорила об этом, но ведь это же правда! Я – маленькая шлюшка, принадлежащая Ники Дину. А ты – шлюха, принадлежащая Вилли Биоффу. Да ну их обоих к черту! Займемся собой.
И мы это делали. Много раз.
В воскресенье я спал до полудня. Я был в своей постели, в своей комнате, в моем отеле. Я ушел из «Колони клаба» часа в четыре утра. Я заметил, как на меня покосился Сонни Голдстоун, но не придал этому никакого значения. Я знал, что невозможно встретиться с Эстелл без того, чтобы об этом не узнала Компания. Но Эстелл была моей давней страстью, к тому же любой мужчина, увидев ее, не стал бы спрашивать о том, что мы с ней делали вдвоем в течение шести часов.
Я попросил портье записывать все звонки. Когда я шел на ленч, я забрал записки и выяснил, что Пеглер все утро пытался мне дозвониться. Почему же он не был в церкви, молясь за падение профсоюзов? Так или иначе, но я позвонил ему из автомата: он остановился в «Дрейке».
– Мне надо немедленно вас увидеть, – сказал Пеглер.
– Мне надо купить чего-нибудь поесть, и у меня еще есть кое-какие дела. Встретимся у меня в офисе около четырех.