Среди людей, топтавшихся во дворе, я заметил трех женщин. Они, как и мужчины, гремели колодками, но одеты были почище. Особенно бросалась в глаза девушка в простом белом холщовом платье с каштановыми волосами, заплетенными в две косы. Косы опускались ниже пояса.
– Красивая, правда? – шепнул Димка.
На изможденном лице красавицы ярко выделялись тонкие губы и карие глаза под темными, чуточку вразлет, бровями.
Я все время хотел рассмотреть пометку о национальности девушки, но рукава ее холщового платья были высоко закатаны. Две подруги девушки, несомненно, были польками.
В глубине двора под навесом виднелись составленные в ряд столы. Там суетилась чернявая девчонка, приносившая вчера кресло баронессе. Перед девчонкой стояло ведро. Из него она черпала что-то маленьким ковшиком и разливала в алюминиевые миски, стоявшие на столе.
– А нас, что же, и кормить не будут? – спросил Левка. – Я со вчерашнего дня умираю с голоду…
– Карантин, – проворчал Димка.
Появился Камелькранц. Он сел на приступку одного из амбаров, вынул из кармана губную гармошку и заиграл вальс. Невольники, словно по команде, двинулись к столу.
– Подумайте, – фыркнул Димка. – Едят под музыку.
– Культура! – воскликнул Левка.
Камелькранц вдруг вскочил, подбежал к столу и ударил плетью широкоплечего черного поляка.
– Ах ты, сухожилье комара! – побагровев, кричал Верблюжий Венок. – До вечера без пищи!
Из дальнейших выкриков горбуна я понял, что поляк, съев свой кусок хлеба, умудрился взять второй. Я хорошо видел, как поляк доказывал что-то Камелькранцу, но горбун вновь ударил его плетью. У пленного сжались кулаки, он пригнул шею, собираясь броситься на управляющего, но вдруг как-то обмяк и медленно отошел от стола.
Только теперь я по-настоящему разглядел немца. Сунув глубоко руки в карманы, он стоял посреди двора, ощерив желтые зубы, и в глазах его горел такой дикий огонь, что я невольно вспомнил, как дрожали лошади, когда горбун приговаривал свое «столп», «столп». Сетон-Томпсон не ошибался: животные чувствовали, что на козлах сидело существо злее волка.
– Арбайтен![34] – коротко скомандовал Камелькранц.
Невольники торопливо опрокинули в рот содержимое мисок и стали расходиться: женщины – по коровникам, мужчины разбирали лопаты, стоявшие у сарая, и строились у ворот.
– Копецкий! – крикнул Камелькранц.
Из сарая вышел тот самый поляк, которого горбун бил плетью, присоединился к стоявшим у ворот. Послышался деревянный топот колодок об асфальт, ворота закрылись.
Карантин был строгим. Нас выпустили во двор только после того, как все поляки ушли на работу. Двери амбара изволила открыть сама баронесса. Она придирчиво оглядела наше жилище и приказала убрать солому, служившую нам постелью.