Он объяснил Искандеру:
- На углях пекли. Кроме негде было.
- Разве нет очагов в караван-сараях?
- Не мне тут кухни обшаривать.
- А повара зачем с нами?
- Повара мясо готовят. А свежего хлеба где тут взять?
- Не знаю, они обо мне сами заботятся.
- Так мы ведь в походе.
- А и в поход, думаю, не ради лишений идут. Не камни глодать. Когда негде взять, не надо. А когда есть, отказываться зачем?
- Видно, люди не могут, когда негде взять.
- Бывает, могут, а не спешат. Бывает, будто и нет, а ищут.
- Значит, мои люди не хороши?
- Я не о людях, я о лепешках.
- Я бы и сам рад был свежему хлебу.
- Тогда уж дозвольте, брат, принести. Ну-ка!
И один из ферганцев, мелькнув белым узором на черной своей тюбетейке, выбежал во двор и вскоре возвратился с припасом, завернутым в скатерть.
- Дозвольте, брат, поделиться и мне своим хлебом. Попросту, как в походе.
Мухаммед-Султан молча кивнул, разрешая.
Появилось все, что осталось нетронутым перед кельей Искандера, и то, что поспело у повара после ухода царевича.
Мухаммед-Султан лишь принюхивался к заманчивым запахам этого подношенья, не сумев сдержать любопытства:
- Когда же успели?
- Не знаю. Пусть он вот скажет, - взглянул Искандер на своего прислужника Мамед Керима, - он у меня и хлебодар, и всеми припасами ведает.
- А мы всегда так: либо своего человека вперед каравана шлем, либо через гонцов оповещаем, чего нам надо. Да и припас при нас. Своего государя мы походом не отягощаем. Да и самим легче, когда ему веселей.
- У меня с собой людей больше.
Мамед Керим, играя тонкими усиками, насмешливо вскинул голову:
- Тут, государь, не люди, тут заботы нужны. Попеченье. Как мы о нем, так и он о нас.
Мухаммед-Султан не стал слушать дальше. Он протянул руку к холодной сметане и макнул в нее теплый ломтик лепешки.
Так они долго ели молча, а люди при молчании царевичей не смели между собой разговаривать и не могли понять, о чем думают эти безмолвствующие братья, занятые неторопливой едой.
Еда эта уже подходила к концу, но досада Мухаммед-Султана не затихала: его раздражало, что Искандер не перечил ему, даже приказал нести сюда еще всякого варева и печенья, которое за это время поспевало у его поваров. И все это, казалось Мухаммед-Султану, несравненно вкуснее и лучше приготовлено, чем удавалось поварам правителя необозримого Мавераннахра. Чем вкуснее оказывались поданные на китайских блюдах изделия Искандеровой кухни, тем острее становилась досада.
И совсем его рассердило, когда, став на колени, остроглазый Мамед Керим, продвигая новое блюдо к середине скатерти, сказал своему царевичу: