— Вот это другое дело. — Леди Вудкотт энергично покивала головой. — Стать леди Барроу и иметь годовой доход в четыре тысячи фунтов — это не шутки.
Ни Элли, ни ее тетушка не заметили, как внезапно напрягся взгляд Фанни. Она продолжала машинально перебирать на коленях конверты с письмами, но пальцы ее дрожали.
В гостиной снова воцарилась тишина. По-прежнему поглощенная мыслями о Равенворте, Элли принялась так энергично работать иголкой, словно с каждым стежком протыкала не многострадальный тюльпан, а сердце ненавистного ей человека. Она увлеклась, и вскоре ее тюльпаны стали приобретать совсем уж фантастические очертания. Заметив это, Элли замедлила движения и вздохнула. «Моя первая весна в Лондоне оказалась совсем не такой, как я надеялась, — подумала она. — Равенворт неизвестно почему презирает меня, Барроу невыносимо скучен, а Джордж примечателен только тем, что его никогда нет. Но самое главное — я здесь без малого два месяца и до сих пор совершенно ничего не узнала о майоре Стоунсфилде!»
Пальцы ее замерли, от грустных мыслей поникли плечи. Элли сделала еще пару стежков и отложила иголку.
Стоунсфилд… Она почему-то не решалась никого расспрашивать о нем. А ведь неизвестно даже, холост он или женат. Как ни странно, эта простая мысль впервые пришла в голову Элли, и она сердито тряхнула своими каштановыми локонами, негодуя на себя в душе. Ну что она, в самом деле, как институтка?
Снова схватив иголку, Элли совсем было собралась продолжить свой великий труд, но, очевидно, не судьба была желтому тюльпану быть вышитым в это утро. Взгляд Элли задержался на медной полированной решетке перед камином, в котором ярко светились алые глаза раскаленных углей, согревавших гостиную леди Вудкотт. И мысли ее опять потекли, потекли…
Она ни у кого не спрашивала о майоре Стоунсфилде по единственной причине: боялась испытать жестокое разочарование. Ведь не исключено, что его имя никому ничего не скажет. Тем более что участие Стоунсфилда в минувшей войне не было ни продолжительным, ни чем-либо примечательным. Майор и майор. Мало ли их было там, под Пенинсулой? Да и война вот уже три года как закончилась и стала чем-то если и не забытым, то, уж во всяком случае, малоинтересным. Три года, прошедшие после Ватерлоо, для Лондона с его сумасшедшим темпом жизни были вечностью.
Но в сердце Элли недавняя война с французами была по-прежнему жива. Она стала частью ее жизни — как если бы Элли сама ходила в атаку под барабанный бой. Война была ее детством и юностью. Война была связана со сладкими воспоминаниями о родительском доме и об отце. Как часто она сидела на его жестких коленях, когда он читал вслух газетные сообщения с полей сражений! Эти воспоминания были безмерно дороги Элли — как и все, связанное с жизнью в Кенте. Интерес к войне подогревался еще и тем обстоятельством, что Кент, расположенный на юго-востоке Англии, стал бы в случае неудач британской армии тем самым плацдармом, на который обрушит свой удар Наполеон.