Начать действовать по собственному разумению? Но уж больно неожиданный кусок д-знания свалился вчера ему на голову с ночных небес, и что делать с этим незваным подарком, Бруно не представлял.
О том, что девушка могла на него обидеться, и думать не хотелось. Уж лучше вызвать гнев десятка Лемсонгов и поссориться с сотней Гериадов.
Народ потянулся к лифтовым площадкам, начинался обеденный перерыв, и опять золотоволосый мираж замелькал в толпе. На этот раз Бруно не собирался сокращать дистанцию — он был рад золотой иллюзии.
Очнулся Бруно от карнавальных воспоминаний уже на рабочем месте от знакомого смеха за спиной.
— Что тут без меня произошло? Зачем ты хотел видеть меня?
Налетевшее на него начальство лучилось энергией, как шаровая молния.
— Я знаю, кто ликвидировал консульского тигра, Линка. Только убийство тигра — ерунда, опасность грозит самому…
— Погоди, это важно?
— Очень.
— Тогда сейчас не до этого.
— Почему?
— А ты послушай!
Она ткнула пальцем в воздух, словно нажимая невидимую кнопку, и почти сразу взревели сирены, эхом перекликаясь по всем тысячам помещений Столпа. Звучал сигнал общей тревоги.
Пробиваясь во главе своего сектора через многоуровневую суету фаноотдела, Линка рассказывала, почти кричала:
— Сегодня утром — совещание. Начальство озверело, перепуганное. Обещали учебную тревогу — каждую неделю. Что-то у них случилось. Куда нас сегодня? На физподготовку.
После Линкиного ответа у всех отлегло от сердца. В прошлую тревогу сектор бросили ликвидировать «аварию» на очистных сооружениях Столпа, после чего на работе невозможно было продохнуть — такой туман стоял от духов и всяческих южных благовоний. Ведь на двадцать штатных единиц сектора Бруно был единственным мужчиной.
Северными воротами Столпа они вышли к спортивному городку. За ним был виден парк, а на самом горизонте сияла снежная стена Норта Верде. Девчата завизжали — их обогнала большая группа бегунов.
Слева от дорожки занимались на гимнастических снарядах, справа, на стадионе, играли в аркобол, силовую игру с мячом, уже лет триста культивируемую Службой. На трибуне, возвышаясь на целую голову над десятком нобилей, сидел сам Лемсонг.
— … так играет… кто так играет! …ногу, ногу ломай… нет, он не играет, а самовыражается!
Ветер рвал генеральский рык, доносил кусками, швыряя его сквозь хлопки и рокот развевающихся флагов. Судя по интонации, слова «не играет, а самовыражается» были самым страшным генеральским ругательством.
Всего под открытым небом тренировались, играли, болели несколько тысяч человек. Служба всегда внимательно следила за физическим состоянием своих сотрудников.