счет, так что почему бы...
— Мелисса...
— Никаких проблем, доктор Делавэр. Правда. Я очень хорошо умею распоряжаться деньгами. Мне уже восемнадцать, так что и юридически все законно. Если я собираюсь уехать и жить самостоятельно, то почему бы не начать прямо сейчас?
Почувствовав, что я колеблюсь, она сказала:
— Это единственный путь, доктор Делавэр. Я не хочу, чтобы мама узнала о том, что он вернулся.
— А Дон Рэмп?
— И его я не хочу ни во что посвящать. Это не его проблема.
— Ладно, — сказал я. — Мы обговорим детали, когда встретимся завтра. Да, кстати, я поговорил с доктором Урсулой, и она позволила мне повидать твою маму.
— Это хорошо. Я уже говорила с мамой, и она согласна встретиться с вами. Завтра — вот здорово, правда? Значит, мы можем отменить нашу с вами встречу и вместо этого назначить вашу встречу с мамой?
— Хорошо. Я буду у вас к двенадцати часам.
— Спасибо, доктор Делавэр. Я скажу, чтобы для вас приготовили ленч. Чего бы вам хотелось?
— О ленче не стоит беспокоиться, но все равно спасибо.
— Точно?
— Точно.
— Вы знаете, как нас найти?
— Я знаю, как попасть в Сан-Лабрадор.
Она проинструктировала меня, как найти ее дом.
Я все записал и сказал:
— Ладно, Мелисса, до завтра.
— Доктор Делавэр?
— Да, Мелисса?
— Мама волнуется. Из-за вас. Хотя я и рассказала ей, какой вы хороший. Она беспокоится, что вы о ней подумаете. Из-за того, как она обошлась с вами тогда, столько лет назад.
— Скажите ей, что я все понимаю и что рога у меня вырастают только в период полнолуния.
Она не засмеялась.
Я сказал:
— Я не собираюсь вести себя с ней грубо, совсем нет, Мелисса. Все будет хорошо.
— Надеюсь на это.
— Мелисса, часть того, с чем тебе приходится иметь дело, — причем гораздо более важная, чем умение распоряжаться деньгами, — это отход от прошлой жизни. Тебе предстоит найти свою дорогу и позволить маме делать все самой. Я знаю, что это трудно, — думаю, тебе потребуется много мужества, чтобы пройти весь этот путь. Просто позвонить мне — для этого тоже нужно было набраться мужества. У нас обязательно все получится.
— Я понимаю, — сказала она. — Просто это трудно. Когда кого-то так сильно любишь.
Начало отрезка шоссе, соединяющего Лос-Анджелес с Пасаденой, обозначено четырьмя тоннелями, входы в которые украшают изящные каменные фестоны. В наши дни такую вещь вряд ли утвердил бы какой-нибудь муниципальный совет, но этот кусочек прогресса был врезан в котловину давным-давно, он был для города первым, этот подземный путь для непрестанного движения, которое отождествлялось со свободой.
Сейчас это грязная и некрасивая асфальтовая лента. Три узкие полосы движения на уровне улицы, окаймленные уродливыми от выхлопных газов кленами и разношерстными по стилю домами. Психотические сооружения эстакад возникают без предупреждения. Бетонные пешеходные мосты, побуревшие от времени, — претензии Лос-Анджелеса на собственную патину — бросают жутковатые тени на асфальтовое покрытие. Каждый раз, выезжая на это шоссе, я думаю о Натаниеле Уэсте и Джеймсе Кейне — фигурах из истории Южной Калифорнии, которых, вероятно, никогда в действительности не существовало, но которых представляешь себе с каким-то мрачным удовольствием.