До войны роскошный отель «Адлон» славился на весь Берлин. Теперь же, превращенный в руины, он удивительным образом оставался открытым для гостей, а в связи с тем, что располагался он в советском секторе, пятнадцать его номеров обычно занимали русские офицеры. Маленький ресторан в цокольном этаже не только выжил, но и процветал. И все потому, что его посещали исключительно немцы, расплачиваясь продовольственными карточками за завтрак или ужин без боязни быть вышвырнутыми из-за стола при появлении более состоятельных американцев или британцев, что частенько случалось в большинстве других ресторанов Берлина.
Весьма экзотический вход в «Адлон» располагался среди груды булыжников на Вильгельмштрассе, неподалеку от бункера фюрера, где Гитлер встретил свою смерть и который теперь запросто можно было посетить, вручив пару сигарет одному из полицейских, призванных отгонять людей от него. И никто не усматривал ничего странного в том, что после окончания войны все берлинские полицейские разжирели, словно преуспевающие купцы.
Я пообедал чечевичным супом, «гамбургером» из репы и консервированными фруктами, попутно обдумывая дело Беккера, расплатился купонами и подошел к стойке для регистрации постояльцев отеля, чтобы позвонить.
На мой звонок в Советском военном представительстве в Карлсхорсте ответили довольно быстро, но, казалось, прошла вечность, пока меня соединили с полковником Порошиным. Не помогло и то, что я говорил по-русски, дабы ускорить его вызов; единственное, чего я этим добился, – это подозрительный взгляд местного швейцара. Наконец мне ответил Порошин, судя по голосу, искренне довольный тем, что я изменил решение. Мы условились, что через пятнадцать минут на Унтер-ден-Линден, около портрета Сталина, меня будет ждать штабной автомобиль.
Полдень выдался влажным, и я, постояв минут десять в дверях «Ад-лона», возле узенькой служебной лестницы, неторопливо направился вверх по Вильгельмштрассе. Оставив за спиной Бранденбургские ворота, я подошел к огромному портрету товарища Председателя, установленному в центре улицы. По обе стороны портрета расположились два плаката поменьше с изображением серпа и молота.
Поджидая машину, я не мог отделаться от ощущения, что Сталин пристально смотрит на меня, по-видимому, этот эффект был преднамеренно задуман художником. Глаза на портрете были глубокими, черными и колючими, а под тараканьими усами скрывалась тяжелая, как вечная мерзлота, улыбка. Меня всегда удивляло, что находились люди, которые относились к этому кровожадному монстру, как к дядюшке Джо