Скромность и вообще верность приличиям тут в принципе могла оказаться столь же смертоносной, сколь и леность. Когда Харри поднял глаза, запихав себя в водолазные штаны, он увидел голые груди Риты, воевавшей как раз с водолазной курткой. Кожа у нее сделалась гусиной, плоть имела иссиня-белесую окраску, и все тело покрывали глубокие борозды. Она торопливо застегнула свой жакет, поймала взгляд Харри и подмигнула ему.
Харри восхищался ею. Он-то мог догадываться, как она должна была сейчас мучиться: ее, наверное, просто обессиливал и душил страх. Ведь она уже была не на льду. Теперь она оказалась во льду, внутри льда. Как в могиле. Запечатанная в усыпальнице. Сколь же острым должно быть чувство ужаса. Прежде чем они доберутся через туннель до подлодки и безопасности, — если, в самом деле, им суждено проделать это путешествие и не погибнуть, — она наверняка, тут сомневаться не приходится, не один раз припомнит и вновь переживет все подробности гибели своих родителей и того суда божия, которому она подверглась, когда ей было всего шесть лет.
Питу никак не удавалось запихнуть себя в свой костюм. Он громогласно вопрошал:
— Да что это такое? Неужто эти русские — пигмеи?
Все расхохотались.
Ничего особенно смешного в его словах не было. То, что они так легко рассмеялись, лишний раз доказывало, в каком страшном напряжении они находятся. Харри чувствовал, что, того и гляди, всех охватит паника.
23 ч. 15 мин.
За сорок пять минут до взрыва
Из громкоговорителя на потолке рубки раздался голос, принесший дурную весть. Новость не предвещала ничего хорошего никому, хотя все ее ждали. А что мог сообщить офицер из торпедного отсека?
— Эта переборка опять вспотела, капитан.
Горов отвернулся от шеренги видеодисплеев и потянул микрофон на себя.
— Торпедная, ответьте капитану. Скажите, эта влага конденсируется в виде тонкой пленки? Так, как раньше? Или заметны какие-то изменения?
— Так точно. Все почти точно так же, как раньше.
— Следите в оба глаза за этой переборкой.
Эмиль Жуков сказал:
— Раз уж мы теперь знаем, каков слой льда над нами, стоит, быть может, поднять лодку. Ну, пусть глубина будет сто восемьдесят метров. Мы тогда окажемся прямо на уровне края чаши. Я имею в виду выемку в днище айсберга.
Горов покачал головой.
— Теперь нам достаточно тревожиться лишь об этой запотевшей переборке. Больше никаких причин для беспокойства у нас нет. А если мы поднимемся на полсотни метров повыше, то, вполне возможно, положение с переборкой в торпедном отсеке не поправится, но появятся и другие заботы. Надо будет бояться, как бы айсберг не задрейфовал еще в какое-нибудь иное течение. Да и это, в котором мы сейчас, может свернуть куда-нибудь.