— Так вы узнали меня сразу?
— Ваша фотография два раза за эту неделю была на первой полосе. — Она отпила из стакана и поставила его на тумбочку у дивана.
— Но вы ничего не сказали.
— Я уверена, что вас уже до смерти тошнит от поздравлений.
— Да, — подтвердил он. — Тошнит, и даже более того.
— Когда я вернулась из хранилища, — сказала она, — а вас уже не оказалось, то решила, что вы рассердились: видите ли, не обслужили вовремя.
— Вовсе нет, — возразил он. — Просто вспомнил о другой встрече, которая вылетела у меня из головы, а я уже опаздывал. — В первый раз за весь вечер он припомнил, зачем пришел: расспросить ее о людях, которые посетили справочный отдел во вторник, о Судье. Но он не знал, как к этому подступиться. К тому же ему и не хотелось. Как здорово сидеть вот так рядом, пить, разговаривать, слушать музыку и смотреть на огоньки.
— Вы что, правда интересуетесь фамильной историей?
— А что здесь такого? — спросил он.
— Просто мне показалось тогда, что это не в вашем характере, — ответила она. — А теперь, когда я узнала вас лучше, тем более.
— Может быть, мой характер сложнее, чем вы думаете, — предположил Чейз.
— Не сомневаюсь.
Они еще немного посмотрели на фонарики и помолчали. Вовсе не обязательно разговаривать, если им настолько легко друг с другом, что молчание не казалось неловким. Она налила каждому еще по стакану напитка, и когда села на место, то оказалась ближе к нему, чем раньше.
Гораздо позже, после того, как они еще поговорили, послушали музыку, помолчали и выпили, она сказала:
— Вы настоящий джентльмен, правда?
— Я?
— Ну да.
— Я бы так не сказал.
— А я бы сказала, судя по тому, как вы назначили мне свидание по телефону, а потом предложили помочь мыть посуду. К тому же, не будь вы джентльменом, уже наверняка начали бы клеиться ко мне.
— А можно? — спросил он.
— Пожалуйста, — ответила она, придвинулась к нему и наклонила голову, предлагая ему свои губы, а потом, возможно, и все остальное.
Он обнял ее и долго целовал. При свете фонариков она была вся синяя, в желтых пятнах с малиновыми краями.
— Вы очень хорошо целуетесь, — похвалила Гленда.
Наверное, следовало вовремя остановиться, прежде чем выяснилось: целоваться — это все, на что он способен. Он хотел ее и стремился лечь с ней в постель, но она ассоциировалась у него как бы с магнитофоном прошлого, и его прикосновение заставило пленки крутиться. Она навевала память о других женщинах, мертвых женщинах, пробуждала ощущение его вины. Она была желанной, но одновременно, сама того не ведая, уничтожала желание.
— Извини, — сказал он, когда они лежали в ее постели и смотрели на темный потолок, который, казалось, был лишь в нескольких дюймах от их лиц.