Ужасную минуту пережила Джита, когда поняла истину. Никто кроме нее еще не знал об этом, все были погружены в глубокий сон, следующий за крайним утомлением. Первым ее движением было броситься на труп любимого человека и, целуя горячими губами его бледные щеки и холодные губы, вылить в этих поцелуях всю свою безграничную любовь к нему, так долго ею сдерживаемую, проявить такую страстную любовь, отсутствием которой так часто упрекал ее Рауль; она чуть не лишила себя жизни в эти первые минуты отчаяния, и только вера ее и набожность спасли ее. Она снова ушла вся в молитву, отдаваясь под защиту своего небесного Отца, как привыкла это делать во все трудные минуты жизни. И молитва принесла ей облегчение, вооружила покорностью воле Божьей, если и не дала полного успокоения.
Положение Джиты было трогательно. Все спало кругом, и спало, казалось, так же крепко, как и тот, которому не суждено было более просыпаться вплоть до великого последнего судного дня. Огонь, разложенный экипажем английской гички, еще не погас и освещал бледным светом развалины и спящих людей в разных положениях по скалам и безжизненные останки молодого корсара. Но время от времени вдруг налетал сильный порыв северного ветра, раздувал пламя костра, и вся картина становилась более внушительной, более реальной.
Но Джита была слишком верующим человеком, чтобы поддаваться какому-нибудь другому ощущению, кроме чувства печали по поводу понесенной утраты и беспокойства о спасении только что улетевшей души. Раз она оглянулась вокруг и, видя, что даже дядя ее спал, болезненно почувствовала свое полное одиночество и думала было разбудить кого-нибудь; ближе других к ней спал доктор, но в эту минуту вдруг вспыхнувшее пламя ярко осветило бледное лицо Рауля, и она поспешила к нему, чтобы еще насмотреться на него. Его глаза были широко открыты; она старалась проникнуть в эти зеркала души, так долго отражавшие нежность и любовь, а теперь тусклые и лишенные выражения; она чувствовала себя в положении скупого, который тайно спрятал свое сокровище и не находит его.
Всю ночь провела Джита над трупом любимого человека, то наклоняясь к нему с чувством глубокой нежности, которую ничто не могло ослабить, то уходя в свои молитвы. Никто не нарушал ее одиночества, ничей удивленный взгляд, ничья грубая насмешка не оскорбляли ее чудного ощущения особого счастья в эти минуты проявления нежности к умершему и страстного благочестия. Перед наступлением утра она своими руками закрыла глаза Раулю, накрыла его тело французским знаменем, которое нашла на скале, и села подле него, как живое олицетворение терпения и покорности в ожидании той минуты, когда другие придут заменить ее для выполнения последних забот над его останками.