Самое интересное, что она никак не могла определить его возраст. С левого боку он казался ей двадцатилетним юнцом, а с правого — тридцатилетним мужчиной. Возможно, его молодило очень гладкое лицо молочного цвета — на таких лицах обычно не растут усы, а если и растут, то такие чахлые, что их немедленно хочется выполоть.
Лайма решила, что мулатка вряд ли заметила ее на Пушкинской площади. Та ни разу не дала понять, что обратила внимание на такси, которое волоклось за ней до самого торгового центра. Кроме того, после маневра с подземным входом она могла не волноваться, что ее проследят до этого ресторана. «Полагаю, что, даже если мы столкнемся нос к носу, ничего не произойдет», — решила Лайма. Как опытный детектив, она хотела записать номер «Вольво», но, чтобы его рассмотреть, нужно было выйти из машины.
Она так и сделала, твердо решив, что пойдет вслед за парочкой в ресторан и нормально пообедает. Мулатка и ее спутник замешкались у входа, и, когда Лайма приблизилась, мулатка бросила на нее косой взор. И так изумилась, что сделала шаг назад и едва не потеряла равновесие.
— Что? — сердито спросил белолицый мужчина, который вблизи выглядел все же более зрелым, чем казалось издали. — В чем дело?
И схватил мулатку за руку. Она вскрикнула. Потом пробормотала что-то неразборчивое и указала на Лайму.
Мужчина повернулся и поглядел на нее в упор — взгляд у него был острый и злой. Поглядел, дернул уголком рта и внятно сказал:
— Так пойди и убей ее.
* * *
Тагиров не верил, что проявил такую фантастическую беспечность и не оставил вообще никаких записей относительно ДЕЛА, которое они с Эллой затеяли. Пусть он не планировал, что у него отберут память. Но то, что его могут убить, должен был учитывать. Он всегда подразумевал такую возможность.
Вернувшись в свое убежище на Лиственной аллее, он тщательно обыскал комнату, но ничего не нашел. Был здесь и тайник, но в нем давно уже ничего не хранилось. Он представил себя в ситуации, когда перед началом опасной операции нужно оставить кому-то знак. Дать наводку, по какому пути идти. Возможно, он вел дневник или наговорил текст на кассету. Но под гипнозом все выболтал, и их забрали. Остается надежда на то, что он предвидел такой поворот дела и озаботился другими, не столь явными путеводными нитями.
Возможно — только возможно! — что он обращался к членам семьи. Семья у него была такая, что не соскучишься. И если обзванивать всех по очереди, уйдет уйма времени. Одним вопросом по существу тут не ограничишься, придется выслушать жизнеописание каждого в отдельности, а это суровое испытание.