Из другого кармана она достала небольшую белую фаянсовую баночку и вложила ее в обтянутую перчаткой руку Мери.
366
— Разумеется, чтобы все произошло, ей надо принимать по одной пилюле утром и вечером. Если этого не делать, то никакая опасность ей не грозит.
— Каждое утро и каждый вечер?
— Каждое утро и каждый вечер.
Мери еле удержалась, чтобы не почесать спину.
— А что касается денег…
— Пять гиней.
Мери подняла глаза и встретила безжалостный взгляд старой женщины.
— В объявлении было сказано, что три гинеи. Миссис Бриттен пожала плечами.
— Они стоят пять гиней. Хотите берите, хотите нет. Мне безразлично.
— У меня с собой не более четырех гиней, — обиделась Мери. — В объявлении говорилось о трех.
— Четыре хватит. — Миссис Бриттен протянула за деньгами свою грубую, натруженную руку; на внутренней стороне ее широкого запястья было вытатуировано имя: «Сайлас».
Две минуты спустя Мери Отс уже стояла на тротуаре. Отправившись в обратный путь по Сесил-стрит, она так и продолжала держать в руке белую баночку с пилюлями. Домой она дошла, ни разу не спросив у кого-либо дорогу.
Когда темные кучевые облака, пролив дождь и освежив грязный городской воздух, сгустились высоко над куполом собора Сент-Пол, Тобиас пересек Темзу. В этот майский вечер в семь часов двое мужчин, приехавших в Боро на дилижансе, теперь ехали в наемном экипаже по Лондонскому мосту. После тридцати часового путешествия руки Тобиаса все еще были связаны и упрятаны глубоко в карманы.
Как только дилижанс доставил их в Вест-Энд, Мэггс, высунувшись в окно, стал нетерпеливо постукивать правой ногой по полу.
Тобиаса охватило беспокойство; он страшился той отравы, которую они собирались раздобыть, и своей встречи с Лиззи, не представляя себе, как уговорит ее принять зелье. Его мучили и другие дурные предчувствия, возникавшие в его смущенном мозгу; сумятица усугублялась болью в руках и переполненностью мочевого пузыря, в чем гордость не позволяла ему признаться своему приятелю.
Лондон, когда они его покидали, был солнечным, в ящиках на подоконниках цвели нарциссы. Лондон, в который они вернулись, был чертовски непривлекателен; мусор на улицах, свист кнутов, омнибусы, выходившие из них толпы пассажиров на Сент-Мартин-лейн, улицы, теряющие свои очертания под усталым сумеречным светом уходящего дня, — все это проникало в его собственные мысли и сгущалось вокруг образа его семьи, которую он чуть было не бросил.
Его мучитель, склонившись к нему, обдал его запахом дешевого бренди.
— Скоро приедем, а, парень?
— Да, конечно, — ответил Тобиас и быстро отвернулся,