— Знаю, — нетерпеливо подхватил он. — Со мной происходит то же самое. Только я думаю, что счастлив, как обычно, но при этом мне немного грустно.
— Русские, наверно, все время так себя чувствуют, — хихикнула я. У меня сильно кружилась голова, и я знала, что говорю глупости. Но эти глупости казались мне откровением. — Как думаешь, они потому пьют столько водки, что они философы и несчастны, или они философы и несчастны, потому что пьют столько водки?
— Это трудный вопрос, Люси. Так вот сразу на него не ответишь.
— Да, Дэниэл, это один из тысячи трудных вопросов.
— Люси, — проговорил он уже серьезно, — а вот еще один трудный вопрос: почему мне никогда не попадались нормальные женщины?
— Не знаю, Дэниэл. А почему мне ни разу не попадались нормальные мужчины?
— Не знаю, Люси. Неужели я всегда буду один?
— Кто знает, Дэниэл. А я неужели всегда буду одна?
— Как знать, Люси.
Мы помолчали, улыбаясь друг другу, соединившись на миг в этой горьковато-сладостной меланхолии. Мы ею просто наслаждались, мы млели и даже не заметили, как нам принесли еду.
— Но, Дэн, главное, что мы остаемся людьми. Мы ощущаем боль, мы страдаем. Жизнь есть боль. Мы еще выпьем водки?
— Какого цвета?
— Синего, я думаю.
Дэниэл качнулся на стуле и попытался схватить официанта за полу.
— Дама желает повторить, — крикнул он, размахивая рюмкой. — Еще две… нет, не ей одной две… а может, и ей одной. Ты хочешь, Люси?
— То же самое, сэр? — спросил Григорий. По крайней мере, мне показалось, что это был Григорий. Я меланхолически улыбнулась ему, и он тепло улыбнулся мне в ответ.
— Точно то же самое, — кивнул Дэниэл. — Только две стопки. Нет, лучше пусть будет четыре. И еще… ах, да, — крикнул он вдогонку официанту, — они должны быть синими. Да, так о чем мы? — с нежной улыбкой обернулся он ко мне.
Я была так рада, что пришла, Дэниэл так мне нравился!
— Мы говорили об экзистенциальной боли, кажется?
— Да, — подтвердила я. — О ней мы и говорили. Интересно, мне пойдет такая прическа, как у девушки вон за тем столиком?
— Где? — озираясь по сторонам, спросил Дэниэл. — Да, конечно. Тебе она пойдет даже больше, чем ей.
Я хихикнула.
— Может, расскажешь, что там с твоим замужеством.
— Ни за что! Я не хочу об этом говорить.
— Конни, похоже, совсем с ума сошла…
— Точно, утверждает, что я беременна.
— Бедная Конни!
— Тоже мне, бедная!
— Ты к ней слишком строга. Понимаешь, она хорошая и тебе желает только добра.
— Ха! Тебе легко говорить, с тобой-то она всегда мила и любезна.
— Я ее очень люблю, это правда.
— А я нет.
— Как ты можешь так говорить о собственной матери.