Он понукал коня, на ходу сорвал сосновую шишку, повертел в руке, бросил. В слабый, баюкающий шум сосен врезался скрип и дребезг повозок, раздраженные голоса усталых воинов. Хасар в золоченом шлеме Мэгуджина Сэулту — уж не отобрал ли у Субэдэй-багатура? — покрикивал на воинов и погонщиков волов.
В этот раз курень его встретил немотой удивления. За юртами, в открытой степи, он выстроил в два ряда воинов. Никто не знал, что он собирается делать. Нойоны, друзья, братья стояли за его спиной, тихо переговариваясь. Привели Сача-беки и Тайчу, распоясанных, без шапок, с расплетенными косичками. Одежда измята, в растрепанных волосах застряли крошки аргала. Меж рядами воинов потянулись их нукеры, слуги, пастухи их стад. Тэмуджин взмахом руки рассекал людскую струйку.
— Этих дарю тебе, Джарчи. Этих — тебе, Хулдар.
Сача-беки дернул связанные за спиной руки.
— Прекрати! Мои люди не пленные татары!
— Этих бери ты, дядя Даритай. Получай и ты, Хучар. И ты, Алтан.
Родичи придвинулись к нему. На безбородом лице Даритай-отчигина высыпали росинки пота.
— Не нужны мне люди. Ты дал татарских пленных — и довольно. Я не жадный…
Хучар сопел, как вол, тянущий в гору тяжелую повозку. Алтай смотрел на носки своих гутул и тер щеку, будто унимал зубную боль.
— Не я ли дал вам клятву вознаграждать верность? Не я ли клялся пресекать злонамеренность и измену? Сача-беки и Тайчу, у вас были люди теперь их нет. У вас были юрты и стада — я их забрал себе. У вас осталась жизнь. Ею вы клялись в верности перед лицом вечного синего неба…
— Во-от ты что-о?! Режь, руби! — Сача-беки выгнул грудь, двинулся на него. — На, лей кровь своего рода, и да падет она проклятием на твою рыжую голову!
Нукеры оттолкнули Сача-беки. Тайчу, кажется, только сейчас понял, что ему угрожает, лицо стало белее китайской бумаги, с тоской огляделся по сторонам.
Наступила тишина. Холод страха коснулся сердца Тэмуджина. Ему предстояло переступить незримую черту в самом себе. За ней было неведомое.
Зато он знал, что будет, если не сделает последнего шага, если повернет назад. Его сила утечет, как кумыс из ветхого бурдюка. Преодолевая страх, нетвердым, севшим голосом сказал:
— Твое проклятье не падет на мою голову. Я не пролью и капли родственной крови. — Это звучало оправданием, озлился на себя, крикнул: Но вы должны умереть! И вы умрете! Нукеры, закатайте их в войлок.
Люди ужаснулись его приговору, дрогнули. Он стоял с окаменевшим лицом и мысленно подгонял нукеров — скорей, скорей! Невыносимо медленно они расстилали на траве два больших серых войлока. Долго возились с Сача-беки.