Однако Дашка не позволяла Синякову подолгу задерживаться даже возле особо оригинальных надгробий. Она тянула его все дальше, в глубь кладбища, и скоро окружающий пейзаж резко изменился.
Тропинки терялись в некошеной траве, поперек лежали полусгнившие деревянные кресты, а в зарослях кустарников там и сям виднелись могильные склепы, похожие то на заброшенные доты времен Второй мировой войны, то на каменные погреба, возведенные рачительными хозяевами.
— Это все сносить собираются, да боятся эпидемии, — сказала Дашка. — Здесь раньше и холерных, и чумных, и тифозных хоронили… А я думаю, что мертвых беспокоить — последнее дело.
Скоро начались настоящие джунгли. Ива, ольха и береза, взросшие на почве, хорошо удобренной прахом многих поколений горожан, образовывали почти непроницаемый для солнечного света свод. Древние надгробия так замшели, что на них невозможно было разобрать ни единой надписи.
— Под ноги смотрите, — предупредила Дашка. — Тут и в старую могилу провалиться недолго. Вытаскивай вас потом из чужого гроба.
— Я не кошка, чтобы в темноте видеть, — ответил Синяков и тут же чертыхнулся, споткнувшись о вросший в землю могильный камень.
Действительно, солнце уже зашло, и тут, в царстве вечного сумрака, наступила настоящая ночь, которую не могли рассеять ни свет луны, ни огни оставшихся далеко позади уличных фонарей. Это был какой-то форпост давно минувших, смутных времен, чудом сохранившийся посреди современного города. И если в природе на самом деле существовали всякие там лешие, кикиморы и вурдалаки, то они должны были таиться именно здесь.
— Ничего, скоро дойдем, — подбадривала своего спутника Дашка. —Давайте-ка руку…
— У тебя же температура! — воскликнул Синяков, ощутив жар Дашкиной ладони. — Тебе в больницу надо!
— Это не от болезни. Это от предчувствия. Иголка ваша ведь тоже горячей стала… Теперь осторожнее. Здесь ступеньки. Двадцать штук.
— Куда ты меня тащишь? В могилу?
— Это склеп старый. Мертвецов там давно нет. Из темноты заброшенного погоста они стали спускаться во мрак подземелья. Осторожно нащупывая ногами ступеньки, скользкие от наростов мха и вечной сырости. Синяков свободной рукой касался каменной кладки, от которой ощутимо тянуло стынью.
— Как вы хоть жили в такой холодрыге? — поинтересовался он.
— Летом хорошо было, прохладненько. А зимой костер жгли. Тут всяких деревяшек навалом.
— И кресты жгли?
— И кресты. И доски от гробов. Себе только гвозди оставляли.
— Зачем?
— Гвоздь, найденный на кладбище, большую силу имеет. Не такую, конечно, как иголка ваша, но похожую. С его помощью и зло можно творить, и добро.