Ага, стало быть, подошло время антракта между действиями в фарс-театрике. Ментальный дубликат, наверное, уже приступил к осаде любвеобильного сердечка красотки Арьетты. А что, имеет право: всё при нём, как и положено: рост, стать и белозубая улыбка, а безукоризненное владение комплиментарным словарём — любой дамочке заговорит жемчужные зубки!
На мгновение Унц почувствовал укол ревности, что он, прототип, потомственный зиммельцвейггер, собственно говоря, делает в данный момент посреди грязной мостовой, с извивающимся под каблуком злопоухом? Ведь мог бы Шарби и сам оккупировать уютную уборную местной примадонны, вдыхая умопомрачительный аромат её духов и расхваливая на все лады игру своей пассии в первом акте, что было бы, между прочим, далеко не ложью. Но офицер тут же взял себя в руки. Даже поддаваясь искусу плоти, не следует забывать о долге, далеко не каждому доверится такой великий конспиратор, как Змея. Особенно в столь серьезном и в то же время деликатном деле, как спасение вероотступника.
Ну да ладно, всё это замечательно: долг, спасение, но что же все-таки делать со злопоухом? Отпустить? Но тварюга мгновенно перевернется, встанет на свои ножки-колчедрыги и встопорщит трубку, а ей только дай волю, сразу вопьётся в бедро, где кончается голенище сапога, и уже через минуту наступит дурнота, из-за которой даже такому отважному зиммельцвейггеру, как Шарби, станет нехорошо и он может оказаться лёгкой добычей. Но уже не для злопоуха, которому, будьте уверены, не позволят насытиться всласть, а для тех хитрецов, кто подбросил алчущую зверюгу одинокому путнику, при этом даже не показавшись ему на глаза. А, может быть, просто врезать гадине каблуком пару раз, чтоб отбить желание охотиться на людей хотя бы в городской черте?
В конце концов Шарби решил выпростать из ножен дуэльную рапиру и гибким концом очертил в надвигающихся сумерках радужный круг, показав невидимым противникам, что их провокация не прошла и вылезать из засады не резон, если, конечно, у них нет стремления познакомиться со спиральным клинком на ощупь, а не вприглядку. Но фрейзера третьего ранга, — а именно до такого звания дослужился Унц — раздражало даже не то, что невидимки не хотят показываться, уважают значит, а что воняло на узенькой уличке преотвратно. В основном, пищевыми отбросами, гнилью и кошачьей мочой. А это сбивало тонкий нюх курсографа, что могло сделать поставленную задачу невыполнимой. Так и хотелось взобраться куда-нибудь повыше, чуть ли не на крышу, и заорать во весь голос: «Гармы мои любезные, доколе же будете гадить себе под ноги?» Но офицер прекрасно сознавал, что здешним обитателям любые воззвания до фонаря, глухие они до всего, что не приносит мгновенную выгоду.