Но Силин будто не слышит просьбы Алана. Его несет:
— Командиру за задание «государственной важности» еще одну цацку кинут, любуйся, мол, майор, цацкой и не возникай с вопросами, а возникнешь — цацку отнимем, тебя куда надо отправим...
— Ты что наезжаешь — плохо спал, да? — перебивает его Алан.
— Я вообще спать не могу! — говорит, кусая губы, Силин. — Все думаю — какое мне дело, кому афганцы молиться будут?.. Ленину или своему аллаху?
— Каждый должен своему богу молиться, не навязывать его другим, — словно очнувшись, говорит Сарматов.
— Правильно, своему. А эти, как их... прорабы перестройки объяснили мне: Ленин не бог!.. Ну и на кого мне теперь молиться?.. У чурок Ленина нет — аллах будет, а у меня кто?..
— Сбавь обороты, Саша! — начинает злиться Сарматов и, отвернувшись от Силина, обращается к Алану: — Где бы нам емшан-травки надыбать да поболее, а?..
— А зачем надо, командир?
— За надом!.. На бесптичье и ишак соловей!..
На лице Алана появляется широченная улыбка.
— Все ущелье обыщу, а надыбаю, Сармат! — восклицает он.
— Давай, дуй с Бурлаком! Да возвращайтесь поскорее, — кивает Сарматов и отходит к краю пропасти.
Туман рассеялся и открыл ущелье, прорезанное извилистой лентой реки. В белесом небе, в стороне, где пролегает пакистанская граница, парят большие черные птицы, описывая над землей широкие круги.
— Что-то грифы разлетались? — спрашивает подошедший Силин, — Не «духи» ли?..
— Кониной разговляются, — морщась, отвечает Сарматов.
— А-а! — тянет Силин и пододвигается ближе к майору. — Командир, мы с тобой давно не целки...
— Опять ты за свое!..
— Не нам одним интернациональный долг яйца жмет. Ты же видишь, лампасникам нет до нас дела, и пошли они... с их «долгом», с заданиями «государственной важности»!
— О чем хлопочешь? Никак в толк не возьму? — спрашивает Сарматов.
— О летунах, которых они послали на верную смерть!.. — зло объясняет Силин.
— Летуны уже в наших хлопотах не нуждаются!
— Мы нуждаемся! — переходит на шепот Силин. — За хребтом — наши. Траверснуть хребет как два пальца...
— А американца куда денем? Об этом ты подумал?
— Понимаю, тебе его замочить офицерская честь не позволяет. Давай я... А перед тем — за кадык его: говори, мол, сука, все, что знаешь! У меня расколется, как арбуз перезрелый!
— Складно поешь! — обрывает его Сарматов и отводит глаза.
— Кончай, командир, совесть мучить! Ему все равно уже всевышний путевку в рай выписал, а мужики ничего не поймут... — продолжает шептать Силин.
Сарматов сам не понимает, что с ним происходит. На него вдруг словно опускается пелена ярости. Он хватает Силина за грудки: