В Бойл-Хайтс было несколько еврейских кладбищ, и люди через весь город ехали сюда, чтобы почтить память близких. Одно из кладбищ называлось «Кедры Сиона», здесь и должны были сегодня хоронить Анну Штейнер.
Голд поставил машину так, чтобы они с Заморой могли наблюдать за похоронной процессией, которая как раз медленно входила на кладбище. Толпа кишела газетчиками, телевизионщиками — всеми, кто в эти дни смаковал подробности убийства Анны Штейнер, однако у самого входа путь представителям масс-медиа преградила полиция; репортеры сгрудились, расталкивая друг друга, чтобы успеть отснять наиболее эффектные кадры. Было много просто любопытствующих; на похороны явились старейшины еврейской общины, представители городской власти — двое членов совета и вся еврейская часть такового — Вакс, Пикус, Ярославски, Галантер, Бернсон, — кроме, к слову сказать, Харви Оренцстайна, — а также множество посетителей кафе «Вест-Пик», которые хотели сказать последнее «прости» покойной.
Голд с Заморой увидели из машины, как неподалеку затормозили два белых фургона, откуда высыпали парни из Еврейского вооруженного сопротивления в голубых форменных рубашках. Они тут же заняли вооруженную позицию по сторонам дороги, у кладбищенского входа. Некоторые держали палки и бейсбольные биты, но большинство было по-настоящему вооружено пистолетами и полуавтоматами. Фотокоры издали защелкали затворами аппаратов, что прибавило значимости серьезным лицам юнцов, которые делали вид, что ничего не замечают.
— Нет-нет, с меня хватит, — проворчал Замора, краем глаза взглянув на Голда.
Голд вздохнул и покачал головой.
— Нет, на этот раз они получат пропуск. Я не могу больше заниматься жалобами на самого себя. Бумажная работа смерти подобна. Пойдем, я знаю другую дорогу.
Голд повел Замору вдоль ограды. Они вышли к западному входу. Голд просунул руку сквозь прутья решетки и отодвинул засов. Калитка, скрипнув, отворилась.
— Ты, видно, хорошо знаешь эти места, — заметил Замора.
Голд улыбнулся.
— Еще бы, мои родные места. Откуда вам, молодым, знать! Мы жили здесь, покуда не переехали с матерью в Ферфакс. Я раздевал машины и сплавлял детали одному типу, который жил вон там, через улицу. Кстати, надень-ка. — Он протянул Заморе ермолку, сам надел вторую.
Они быстро шли между надгробий с обветшавшими, потрескавшимися звездами Давида, с полустерыми надписями на иврите. Гроб с телом Анны Штейнер уже стоял рядом со свежевырытой могилой. Голд и Замора старались не смешиваться с толпой. Они подошли как раз в тот момент, когда мэр заканчивал заготовленную речь. После него член Городского совета сказал несколько слов о ненависти в людских сердцах, которую необходимо всячески искоренять. Раввин прочел надгробную молитву и Кадиш на иврите. Гроб опустили в могилу. Толпа в молчании потянулась к выходу. Голд пробрался к хилому больному старику. Тот прихрамывал, опираясь на трость. С двух сторон его поддерживали мэр и раввин.