— Федота-то? — уточнила старушка.
— Ну да, — нетерпеливо подтвердила я.
— Так Лаврушка и привез. Кому ж еще? Лавр, говорю, привез, братец его непутевый, не сам, конечно, машины-то нет у него, другу поручил. Ой, Лавр! — всплеснула руками старушка. — Думали уж и на свете нет его. Дак объявился.
Вот и объяснение, могла бы и сама догадаться. Я деловито поинтересовалась:
— И давно объявился?
— А и не то чтобы. Месяца два назад объявился Лаврушка-то. Непутевый он. Непутевостью своей Лавр прямо-таки в отца, покойника, пошел. Помнится мальцом был…
“Э-э, — подумала я, — сейчас заведет шарманку: конца и края не видно. Вот есть же такие люди, до сути никак не могут добраться. Все их по периферии носит. То ли дело я, — всегда зрю в корень!”
— Бабушка, вы бы про то, как он объявился, — решительно вернула я к теме старушку.
— А месяца два назад объявился, — легко вернулась она. Все равно, видно, ей о чем говорить — лишь бы рот не закрывался.
— А где он был до этого?
— Да говорю же: лет тридцать слыхом не слыхивали о нем. Как в тюрьму его определили, с тех пор и пропал. Думали помер уж, ан нет, живой оказался. Приехал и у меня поселился. Мне не жалко, места много. Он и денег давал. Были денежки у него. Я так и нарадоваться не могла: Лаврушка прям-таки сам на себя не похож, тихий такой, правильный, ангел чисто. Даже за водкой меня не гонял.
— Не гонял за водкой? Чем же занимался он здесь тогда? — удивилась я, уже просвещенная о нраве Лаврушки.
— А дома сиднем, непутевый, сидел, ровно сыч. Носа на улицу не показывал, боялся усё. Так и усё равно не уберегся. Понаехали тут архаровцы. Все окна из автоматов повысадили. Вон, фанеркой пришлось забить, — кивнула на дом старушка.
— Прямо в вас и стреляли? — спросила я, изумляясь ее спокойствию.
— Не-а, я в тот час в сельпо за хлебом пошла. Трудно уж самой печь. Уж руки не те, и ноги не те, спина вот…
Я нетерпеливо ее перебила:
— И что же, бандиты убили Лавра?
— Не-а, утёк он. Думала, как сыч сидит, а он, поганец, в погребе лаз прогрёб. Вот и утек, но чуть попозжее объявился и на голову мою Федота приправил.
Долго уговаривал, а как согласилась, так снова пропал. Дружок его чуть позже Федота привез, мол Лавр попросил. С тех пор и живет у меня горемыка, а Лавра больше не видала. Денег, правда, оставил, когда на Федота согласилась я, оставил и сгинул опять. Говорила ему, пусть мучается Далилка, тяжело мне, а он ни в какую.
Сказал, что Далилка уехала куда-то, а Федот, говорит, деревенским воздухом подышит пускай. Ему, мол, перед смертью полезно.
— Перед смертью молиться полезно, — заметила я и попрощалась с бедной старушкой.