“Да, — решила я, — надо срочно помыть полы.”
Насколько нелепа была эта мысль я осознала уже через несколько минут, когда в наручниках тряслась в машине под неусыпным оком полковника и его приспешников.
“Что такое наша жизнь? — горестно размышляла я. — Еще недавно была счастливейшая женщина, и мне завидовала вся Москва. Сегодня же муж мой обрел свое счастье в объятиях моей лучшей подруги, а я, вместо того, чтобы упиваться внезапно свалившейся свободой, мыть полы и кружить головы мужчинам, пьяная и нечесаная, вся в салате еду на какой-то заурядный допрос. Меня, конечно же, сразу выпустят, как только разберутся, что в президента я влюблена (как большинство наших женщин), а гранатомет до этого случая видела лишь по телевизору. Конечно же меня мгновенно выпустят.
Выпустят и очень жаль. Что осталось бы от карьеры моего неверного мужа, если бы выяснилось, что он столько лет жил с террористкой? Уж я бы постаралась уронить на него тень, да кто мне поверит? Впрочем, если догадаются поговорить с моими соседями, поверят. Во всяком случае забрезжит надежда…
Ха! Надежда! Да все сомнения мигом отпадут, как только они пообщаются с моим соседями! Одной Старой Девы хватит, чтобы у любого появилась уверенность, что кроме как террористкой мне и быть-то некем. Только здесь я и профессионал, в остальном же лишь жалкий любитель.”
Должна сказать, что в роли арестованной в машине я была не одна, а все с тем же Валеркой. Правда он выполнял свою роль весьма пассивно: его везли на носилках, поскольку поставить на ноги так и не сумели, как ни старались — Валерка, не прекращая храпеть, спал в любом положении, бить же его в присутствии полковника парни в камуфляже не решились. Поэтому Валерка теперь лежал на носилках, заглушал храпом шум двигателя и наполнял мрачный салон автомобиля послепраздничным домашним уютом.
Он был так трогателен на носилках в наручниках, что эфэсбешники смотрели на него уже без всякого подозрения — какой там гранатомет, когда человек и свой-то вес не держит. Это было очевидно без всякой специальной экспертизы.
И тем ни менее из гранатомета по кортежу президента жахнули, за что эфэсбешников по голове никак не погладят. Они явно ждали крупных неприятностей и явно связывали эти неприятности только со мной. С кем же еще, Валерка-то пребывал в абсолютнейшей беспомощности, даже на побои не реагировал. Таким образом все нехорошие эмоции моих попутчиков доставались исключительно мне, чего я (по причине своей красоты) от мужчин терпеть не привыкла, а потому расстраивалась чрезвычайно, поскольку сама-то была в наручниках и ответить им достойно не могла, хотя руки сильно чесались.