И невольно зашевелится каверзная мыслишка: ведь Власть — она все-таки Власть. Может себе позволить и вот такое. Даже сейчас. А что мы? Да ничего…
На чем мы остановились?
Да, на винах. Но они все же, так сказать, не главные на столе. Это скорее для женщин. Ну, еще, может быть, для людей почтенного возраста. А настоящий мужчина невольно ищет взглядом другое. Основополагающее. То, что покрепче.
Только зачем искать? Вот они все — на глазах. Графины, увесистые и гордые, как храмовые башни. Запотели в тепле, слезу пустили. Но и сквозь дымку эту различаются цвета: вот хлебные сорта — и прозрачные, и зеленоватые, и желтоватые, с травками и без, а иные графины опоясаны красной ленточкой с бантом. Что означает: это материал горючий, высочайшей крепости, если ты не закален — лучше не посягай, не то может и какое-нибудь неудобство приключиться. А вот и виноградные, цвета летнего загара, который не без труда пробивается сквозь окаменевшую корку пыли, скопившейся на бутылках в холодных подвалах за десятки лет…
Да. Да-а-а… Верховная Власть — она, безусловно, и сейчас на многое способна, раз уж… (Снова возникает такая мыслишка.)
Но всякие мысли исчезают, и возникает даже некоторое недоумение, как только донк, с трудом оторвав взгляд от стола и кончив прикидывать — во что же все это обошлось династии, осознает вдруг, что расположены они — донки — за столом каким-то странным образом.
Заключается же странность в том, что между донком и его соседом слева находится пустое место. То есть стул стоит, но он никем не занят.
И между донком и соседом справа — то же самое: пустота.
Сразу же начинается напряженная работа мысли: это что же, для того так сделано, чтобы мы, добрые соседи, за столом не сцеплялись, не толкали друг друга, в чужую тарелку не залезали? Такого, значит, тут о нас мнения — что мы до того серые, что и приличий не понимаем?
Но это умозаключение тут же рушится перед тем фактом, что на столе, перед каждым пустующим стулом, располагается полный обеденный прибор, с теми же восемью ножами и семью вилками и вилочками, что и перед любым донком. С тарелками и тарелочками, только вместо тяжелых кубков тут — бокалы, и стройные, и пузатые, а также маленькие рюмки.
И вдруг осеняет: Великая Рыба, да ведь это — для…
Но уже нет времени додумывать.
Потому что снова распахиваются уже затворенные было двери — и все разом золотыми летучими рыбками впархивают — они.
Те, кого эти стулья и ожидали: женщины. Даже можно сказать — девушки. Вряд ли хоть одной из них больше двадцати двух — двадцати трех. По виду, во всяком случае. А иной, может быть, и шестнадцать едва пробило.