Дело было так: на четвертый день после его возвращения на Ассарт, на рассвете, уже в столице, близ Спортивной площади, в двух шагах от старого жилья, его схватили солдаты. Их было трое — в чужой форме. Похоже было, что тут война все еще продолжалась…
Историк пытался деликатно сопротивляться и уверял, что у него с собой имеются жизненно важные для Ассарта документы, которые он просто обязан как можно скорее доставить в Жилище Власти.
Солдаты потащили его с собой, лишь ухмыляясь и невежливо подталкивая.
Таким образом он оказался в подвале, на базе Охранителя. Теперь уже — главной из нескольких баз.
Его отвели в тот угол, где за кое-как сколоченным из старых половиц барьером стояло, сидело и лежало прямо на полу десятка полтора задержанных горожан; пространство это было разграничено такими же досками пополам, и в правой половине находились мужчины. В левой же части отгороженного угла — женщины.
И первой, кого он увидел среди них, была Леза.
Владетельные донки, великие и малые, передвигаясь с великой осторожностью, собрались вместе с сопровождавшими их людьми в городе Плонт, столице Великого донкалата Плонтского. Отсюда они намеревались двинуться в Сомонт единым караваном: по слухам, на дорогах донкалата Мармик было беспокойно.
Не было только одного: донка Яширы, владетельствующего в донкалате Самор.
— Ждать не будем, — решил Намир, Великий донк Плонтский. — Он наверняка заблудился у себя дома, в непроходимом лесу.
— Или среди нефтяных вышек, — добавил Великий донк Тамирский, тоже промышлявший нефть — до войны.
Длинный караван тронулся. И не успела последняя машина пересечь границу Мармика, как принятые предосторожности начали оправдываться: караван обстреляли и пытались остановить — скорее всего какие-то разбойники.
Но это оказалось им не под силу: хорошо вооруженная охрана открыла ураганный огонь, а машины увеличили скорость.
Так что караван благополучно продолжил движение к столице единого Ассартского государства.
Пока еще единого.
* * *
Она сидела на табуретке, отвернувшись, насколько было возможно, от остальных, и кормила ребенка, кое-как прикрывая грудь несвежим платком. Глаза ее были устремлены на младенца, и Хен Гота она не заметила. Но он — он-то узнал бы ее, если бы она даже располагалась спиной к нему.
— Леза! — не удержался он от крика. Оттолкнув солдата, кинулся к женщине. Ему в этот миг и в голову не пришло, что женщина могла до сих пор хранить обиду на него — незадачливого насильника. Она же, повернувшись всем телом вместе с сыном и увидев новоприбывшего, не только не улыбнулась ему, но даже нахмурилась, и в ее взгляде промелькнуло выражение неприязни.