Маша закашлялась от неожиданности, на какое-то мгновение потеряла дар речи и только открывала и закрывала беззвучно рот, как выброшенная на берег рыба. Хозяйка привычно, как будто так и положено, легко и беззаботно выговорила срамную присказку, но у Маши словно язык приморозило к зубам, она попыталась сказать Прасковье Тихоновне, что отказывается произносить столь мерзкие, столь отвратительные слова, по казачка уже и сама поняла, что переборщила:
— Прости меня, старую, Машенька, хотела как лучше, и забыла совсем, что ты к нашим нравам не привыкшая. — Она тяжело вздохнула и перекрестилась:
— Эх, жизнь ты наша дикая, а присказки и того дичее! — Хозяйка обняла Машу за плечи, прижала к себе. — Любит тебя твой Митя, и потому без всяких наговоров у вас все самым лучшим образом устроится. А мы с Антоном, чтобы вам не мешать, к соседям уйдем ночевать. — Она улыбнулась и все-таки не удержалась, чтобы не подковырнуть постоялицу:
— Вам-то не спать в радость, а нам каково будет слышать, как пружинки скрипят. Я-то старуха, меня уже не больно-то проймешь, а ну как Антон среди ночи спохватится да побежит себе девку искать? Вот делов тогда будет!..
С утра Прасковья Тихоновна послала Антона за Полынской, которая пообещала помочь накрыть столы к обеду, а сама принялась хлопотать вокруг Маши, помогла ей причесаться, одеться в подвенечное платье, заколола ей фату и свадебный венок, сокрушаясь, что придется добираться до церкви но лужам, и что тогда останется от ее наряда?
Но Мордвинов и здесь оказался на высоте: прислал за Машей коляску, и девушка без потерь прибыла к храму, где толпилось уже пропасть народу — знакомых и незнакомых ей терзинцев. Комендант подал невесте руку и помог выйти из коляски, по на крыльце оступился и чуть не упал. Маша успела подхватить его под локоть с одной стороны, Прасковья Тихоновна — с другой, и получилось так, что генерал оказался на месте невесты, чем несказанно развеселил гостей и зевак, сбежавшихся поглазеть на диковинное венчание со всей округи.
Но веселое настроение вмиг улетучилось, шутки и смех смолкли в тот момент, когда привели в оковах жениха и двух его товарищей — Яна Снешневича и Федора Тимофеева.
Оковы им свели на паперти. Венчание закончилось быстро, певчих не было, и церкви царил полумрак, который не смогли разогнать даже подаренные Натальей Федоровной свечи. Но Маша была весьма обрадована подобным обстоятельством. С каждой минутой ей становилось все труднее выказывать поддельную радость. Она испытывала муки мученические, понимая, что совершает этот обман, этот великий грех подложного венчания сознательно, и хотя идет на него из благих побуждений, тем не менее переступает священные заповеди, которые стремилась выполнять всю свою прежнюю жизнь беспрекословно.