К чести своей, он даже не подал виду, что рассердился.
Лишь вытащил из кармана носовой платок, вытер руки, словно касался перед этим чего-то грязного, и излишне громко произнес:
— Не отходите от нее, ротмистр, ни на шаг, и, если эта дама исчезнет, до Иркутска вы не доживете!
Он прошел к выходу, неожиданно запутался в пологе и, чертыхнувшись в сердцах, вышел наружу.
Цэден подошел к ней, приложив сомкнутые ладони ко лбу, а потом к Груди, и прошептал на чистейшем русском языке:
— Сейчас вам принесут ужин. Пейте молоко, а чай постарайтесь незаметно вылить…
— Ах ты, подлый шпион! Выходит, ты прекрасно говоришь по-русски? — Маша схватила одеяло и запустила им в жандарма. Оно накрыло его с головой, а девушка соскочила с постели и босиком, в одной сорочке кинулась к выходу из юрты. Отбросила в сторону полог, и в тот же момент руки жандарма обхватили ее за талию и потащили назад к походной кровати, на которой она провела уже более двух суток.
Ее с силон толкнули на постель. Маша взвизгнула от злости, попыталась лягнуть бурята пяткой в живот, но уже в следующее мгновение влетела головой в подушку и услышала насмешливый голос своего подлого стража:
— Успокойтесь, княгиня! От меня еще никто не убегал…
— Какая я тебе, к черту, княгиня! — рассвирепела Маша.
Она села на постели и с вызовом посмотрела на чрезвычайно спокойного, взирающего на нес с безмятежной улыбкой на устах «амура», и это окончательно вывело ее из себя.
Она сжалась, как пружина, стиснула зубы и изо всех сил двинула бурята кулаком под ребра. Цэден с недоумением посмотрел на нее, потом, переломившись в поясе, опустился перед ней на колени и, то ли прошептав, то ли простонав что-то, завалился на пол головой вперед. Недолго думая, Маша опять соскочила с постели, выхватила из ножен шашку, висевшую на боку у бурята, и, осторожно прокравшись к выходу, выглянула наружу.
За стенами юрты стояла кромешная темнота, ее слегка рассеивало пламя нескольких костров. Слабые отблески освещали три юрты, расположенные вокруг той, из которой она собиралась сейчас улизнуть. Маша оглянулась. Цэден пока не подавал признаков жизни, но она понимала, что еще секунда-другая — и он придет в себя. Ее удар был не настолько силен, чтобы выбить душу у гнусного сбира.
Прижавшись к стене юрты, она вгляделась в темноту.
В глазах у нее двоилось, и Маша подумала, что, очевидно, ее опоили опиумной настойкой, отсюда такое трудное пробуждение и слабость, и сухость во рту. Вокруг костров сидели и прохаживались люди. Похоже, около двух десятков. Но кто это были — казаки или солдаты, — Маша, как ни старалась, рассмотреть не смогла.