— Вы думаете, ее можно спасти?
— Все в божьей воле, — перекрестилась бабка и, заметив, что он в нерешительности замер около лежанки, словно раздумывая, оставить Машу или все-таки забрать из этой жалкой лачуги, заторопила его:
— Иди ужо, иди! Я молиться буду за женку твою, как ее звать величать-то?
— Маша, — прошептал Митя, не сводя глаз с казавшегося мраморно-белым в сумраке избушки лица своей любимой. — Мария. — Он поднял глаза на бабку. — Спаси ее, очень прошу! Я ничего не пожалею! У меня золото есть, деньги…
— Окстись, бесстыжий! — замахала бабка руками. — И золото, и деньги твои — все от антихриста, не вводи в искушение, даже слона молвить боле не смен об этом… И спасти ее не в моих силах, ежели господь наш вознамерился ее к себе забрать. — Она перекрестилась:
— Помилуй ея душу, господи.
И отверзи пред ней врата господин!
Она достала из широких складок своего одеяния старинную книгу и потертом черном переплете, обмотанную бечевкой, я сердито посмотрела на Митю:
— Иди, иди, не мешан! Не слышал разве? Молитву творить буду, авось и вымолю что! — Старуха вздохнула:
— Кому где суждено помереть, тот сам на это место придет! Но вам, нехристям, Фомам неверующим, все едино, щепотью крест кладете, а ведь ею Иуда соль брал…
— Бабушка, вы хоть скажите, как к вам обращаться?
— Какая я тебе бабушка, старица я! Старица Феодосия! — Бабка поджала губы и прикрикнула на Митю:
— Иди ужо! Не мешкай! — И, уже выходя из избушки, он услышал за своей спиной ворчливое:
— Верно святой Аввакум глаголил: «Беги от еретика: обесчестишься, сиречь душу свою повредишь, его не исправишь, а себе язвы примешь!»
Митя шагнул за порог. Где-то за уступами гор торжественно поднималось солнце, окрасив розовым серебристые вершины далеких хребтов, и только в расселинах все еще копошился мрак, а на дне ущелий лежал затяжной утренний туман.
Лохматые кедры, цветистые травы, сырые от росы камни — все дышало свежестью прошедшей ночи, впитывало в себя живительные потоки солнечного света, здорового горного воздуха. Митя расправил плечи и вздохнул полной грудью, впервые осознав, что теперь он свободный человек, жизнь продолжается, и он должен продолжать жить, хотя бы для того, чтобы спасти Машу.
— Эй, малый, — окликнула его старица, — неужто вы сквозь Прорву прошли?
— Прорву? — удивился Митя. — Ты имеешь в виду пороги и ту дыру в скалах? — Он пожал плечами. — Пройти-то прошли, только вот товарищей двоих потеряли, да и Маша…
— Видно, и вправду вам господь помогает, — Феодосия вышла следом за ним и остановилась у порога, — коли сквозь Прорву провел! Никому там ходу не было, а вас провел! — Она покачала головой. — И не переживай! Оживет твоя Марьюшка! Долго в воде ледяной она пробыла, застыла маненько! Дай срок, подымем ее на ноги, а сейчас иди, руби петуху голову! — Бабка хихикнула и толкнула его в грудь сухоньким кулачком. — Али забоялся, собачий сын?