— Не могу в это поверить, — отвечала Мисси с видом преданного пса.
— Охотно верю, что не можешь. Но, тем не менее, это все правда. За время, что прошло с тех пор, я вынуждена была признать, что вела себя как жадная эгоистичная стерва, которую следовало придушить еще в колыбели.
— Ах, Юна, не надо!
— Дорогая, не переживай за меня, я не стою этого, — отвечала Юна с твердостью. — От правды никуда не денешься. И вот я здесь, куда меня прибило волнами в последний раз. На берегу этой тихой заводи под названием Байрон — замаливаю грехи.
— А твой муж?
— С ним все в порядке. Наконец-то у него появилась возможность заниматься тем, чем ему всегда хотелось.
Мисси не терпелось задать, по меньшей мере, еще сотню вопросов: об очевидном резком повороте в отношениях Юны и Уоллеса, о возможности того, что они с Уоллесом когда-нибудь вновь сойдутся, о Джоне Смите, этом загадочном Джоне Смите; но короткая пауза, возникшая, когда Юна кончила говорить, резко возвратила Мисси к реальности. Торопливо попрощавшись, она ускользнула прежде, чем Юна вновь попыталась задержать ее.
Почти всю дорогу домой, пять миль, она бежала бегом, не обращая внимания на колотье в боку. Видимо, на ногах у нее выросли крылья, потому что, когда она, затаив дыхание, вошла, наконец, в кухню, то обнаружила, что мать и тетка вполне готовы проглотить историю о Джоне Смите и его длинном списке покупок как достаточное оправдание медлительности Мисси. Корову уже подоила Друсилла (Октавии, с ее больными руками такая задача была не по силам); бобы в горшочке тихо побулькивали на краю плиты, а три ломтика телятины с шипением тушились в латке. Три леди из Миссалонги сели ужинать вовремя. А после ужина — последние на сегодня домашние дела: штопка стираных-перестиранных и изрядно поношенных чулок, нижнего и постельного белья.
Голова Мисси была наполовину занята грустной историей, которую поведала Юна, и наполовину Джоном Смитом, поэтому она вполуха и почти засыпая, слушала разговоры Друсиллы и Октавии, привычно препарировавших те скудные новости, которые «се же долетали и до них. Обсудив сначала интригующую историю о незнакомце в магазине Максвелла Хэрлингфорда (Мисси ничего не рассказала своим домашним из того, что узнала от Юны), они перешли к самому интересному событию, маячившему на социальном небосклоне Байрона — свадьбе Алисии.
— Снова придется надеть мой коричневый шелк, Друсилла, — Октавия смахнула слезу, испытывая неподдельное горе.
— И мне — мое коричневое платье в рубчик, и Мисси — ее коричневое льняное платье. Боже милостивый, как я устала от этого вечно коричневого, всюду коричневого! — заголосила Друсилла.