– Ну и ну. Похоже на одного французского философа, который, через тридцать лет после рождения, решил, что между ним и окружающим миром есть определенная взаимосвязь.
– А не пригласить ли мне вас пообедать со мной? – неожиданно сменил тему Флетч.
– Пообедать! Да он сумасшедший, Гроувер. Дело в том, мистер Флетч, что мы оба думаем, а не пригласить ли вас проехаться с нами.
– Не буду возражать, если ресторан выберете вы, Флетч словно и не понял намека. – Город вы знаете лучше меня.
– Что ж, следует отметить, что до этой минуты он вел себя так, словно не имел никакого отношения к расследуемому нами преступлению, – сообщил Флинн невидимому слушателю. – Полностью соответствовал роли невиновного и надежного свидетеля. Вот в чем загвоздка. Что будем с ним делать, Гроувер?
– Посадим за решетку.
– Решительный человек этот Гроувер.
– Предъявим обвинение.
– Вы же знаете, что мистер Флетчер может нанять искусных адвокатов, частных детективов, внести залог, выразить протест через прессу, прибегнуть к затяжкам расследования, апелляциям, вплоть до Верховного Суда.
– Посадите его за решетку, Френк.
– Нет, – Флинн встал. – Он не уехал из Бостона вчера. Не уехал сегодня. Можно с достаточной уверенностью предположить, что никуда он не денется и завтра.
– Завтра он сбежит, инспектор.
– Не будем осложнять себе жизнь. Пока мы не загнали мистера Флетчера в угол. Хотя мне уже казалось, что победа близка.
– Каких же улик нам еще не хватает?
– Точно сказать не могу. Улик у нас горы. Кажется, я пришел сюда в шляпе. А, вот и она. Невежливо говорить в присутствии третьего лица, Гроувер, полностью игнорируя его, словно он мертв.
В прихожей Флинн надел шляпу.
– Мне предстоит еще одна взбучка, мистер Флетчер. По пути домой Гроуверу, возможно, удастся убедить меня в вашей виновности. Пока этого не произошло. Покойной ночи.
Флетч решил, что в ресторан идти уже поздно. Тем более, на примере прошлого вечера убедился, что для обслуживающего персонала является человеком-невидимкой. В поисках съестного порылся на полках буфета, но всю его добычу составила жестянка с рубленым мясом.
Пока он ел, телефон звонил трижды.
В первый раз, когда он открывал банку, ему продиктовали телеграмму из Канья.
«Коннорс – милый обиженный человек. О папе ничего нового. Люблю – Энди».
Значит, Коннорс-таки в Италии. Милый или обиженный, какая, собственно, разница. Главное, он в Италии.
Вторично позвонили, когда он собирался поставить сковородку на плиту.
– Ужели это знаменитый маг журналистики, великий И. М., единственный и неповторимый, одна нога здесь, другая – там, Ирвин Морис Флетчер?