— Зря ты себя погубил, Андрей Иванович, — как к живому, обратился он к покойнику. — Убил бы ты сперва Настасью, когда была она с тобой в погребе, а уж опосля и сам зарезался бы. Заставил бы ты нас вечно за тебя бога молить… Ослобонил бы ты нас… А так, что же зря кровушку свою чистую пролил…
В толпе всхлипывали.
Пашутка сняла с головы белый платочек и прикрыла им мертвое лицо.
А вечером Минкина чинила дворне допрос. Прослышав о Пашуткином беленьком платочке, она велела наказать ее розгами и для «смирения» посадить на сутки в едикуль.
Порол Пашутку, по приказу Минкиной, вновь назначенный дворецкий Иван Малыш.
Малыш не раз просил разрешения графа жениться на Пашутке, но Аракчеев, ничего не разрешавший без согласия Настасьи, отказывал…
Минкиной самой нравился красавец Малыш, и она явно давала ему понять это. Но время шло, а Малыш не переставал угрюмо опускать глаза всякий раз, когда встречался с горячим взглядом черных Настасьиных глаз.
В деревянный сарай, где хранилась зимняя утварь и где по углам лохмотьями висела паутина, в полночь, при свете ныряющей в облаках луны, проскальзывали осторожные тени.
Последней прибежала тоненькая Пашутка.
— Только-только заснула, окаянная, — прошептала она, присаживаясь на передок саней. — А тетка Дарья здеся?
— Тутотка я, — послышалось в темноте. — И дядя Федор и Васютка возле.
— И я тут, — тихо проговорил Лупалов.
— А Ванюша где?
— На санках я, — чуть слышно отозвался Малыш и положил голову на теплое Пашино плечо.
— Что ж, ребята, — заговорил Горланов, — сидеть некогда. Все знаем, зачем пришли. Подошел конец терпенью нашему. Всех измучила Настасья…
— Ребеночек мой живехонек остался бы, кабы не она, — со слезами проговорила Дарья. — Угнала в прачки, а ребеночка отняла.
— Ладно, — оборвал Горланов. — Слыхали. Знаем.
— Дядя Федор, утоплюсь я али удавлюсь, нету терпенья мово, — тоскливо проговорила Паша.
— Полно, Пашенька, — Малыш погладил ее по щеке. — Рубаху последнюю отдал бы, коли кто порешил бы зверюгу, — скрипнул он зубами.
— Кто сделает такое дело, много оставит по себе богомольцев, — вздохнул Лупалов.
— Так что, выходит, ребята, не жить Настасье на этом свете? — спросил Горланов.
— А то как же, — ответило несколько голосов. — Свирепеет день ото дня… Лютует… Мочи нашей не стало…
— Знаем, — опять оборвал Горланов. — Не об этом речь. А вот… кто и как…
Стало так тихо, что слышно было, как повизгивает ржавый флюгер над крышей графского дворца.
— Отравить, — шепнула Дарья.
— Не берет ее яд. Семенова Прасковья злющего яду раздобыла. Подсыпали в кашу. Нажралась Настасья, а толку — чуть. Помаялась денька два животом — и хоть бы што.