— Вот вы каков, — засмеялись барышни.
— Лоло, варшавскую прелестницу, помнишь? — погрозил генерал.
— Помилуйте, ваше превосходительство, — уже с искренним испугом повторил Барятинский.
— То-то же. Ну, марш в зал. Да Пушкина зовите, а то его целый день что-то не видно.
— Я посылал за ним Степана, — сказал Василий Львович, — говорит, что Пушкин лежит в бильярдной на столе и пишет.
— Порыв вдохновенья, — тихо сказала Элен. — А все же его следует дозваться.
Раевский взял ее под руку и повел в зал. Барятинский предложил руку Маше, Василий Львович — Сашеньке.
— Говорят, вы превосходно танцуете русскую? — спросил он, задерживаясь в дверях.
Сашенька радостно улыбнулась:
— Ко мне здесь все слишком снисходительны. Правда, что вы уезжаете в Петербург?
— Да, собираюсь и буду вас просить писать ко мне.
— Я опасаюсь, что в шумной нашей столице, при всех ее веселостях и приятных рассеянностях, вы скоро забудете меня, провинциалку.
— Сашенька, ведь вы знаете отличное мое к вам расположение.
Неожиданный звон чего-то упавшего на пол заставил их обернуться.
Они не заметили, как в комнату вошла Улинька. Снимая нагар со свечей, она уронила серебряные щипцы и, став на колени, старательно вытирала концом передника восковые брызги на паркете. Француженка сердито смотрела на нее поверх очков.
Из зала послышались звуки клавикордов, и женский голос запел по-итальянски:
— Ah, tempi passati no tornano piu'l note 14.
— Это Маша! — шепнула Сашенька. — Какой у нее прекрасный голос!
— С годами он становится все лучше и лучше, — восхищенно произнес Базиль. Взявшись за руки, они направились в зал.
Навстречу шел Степан.
— Где Александр Сергеевич? — спросил Базиль.
Степан, улыбаясь, развел руками:
— Они всё в бильярдной. Велели-с подать одеваться. Я принес сюртук. «Хорошо, говорят, очень хорошо», а сами все пишут. Я стою и жду. А они: «Сейчас, сейчас, душа моя». И опять все пишут. Весь пол листочками засыпали. Потом Александр Львович вошли. Взяли меня за рукав, вывели, и дверь сами тихонько прикрыли.
Придворный медик Виллье, неотлучно находящийся при Александре I, с беспокойством замечал, что в последний день смотра Второй армии у царя вокруг глаз легли темные обручи усталости и вся фигура как-то обмякла.
Видимо, и всех утомил затянувшийся смотр.
До семидесяти тысяч человек — пехота, кавалерия и артиллерия — маневрировали на пространстве в несколько квадратных верст, то распадаясь на длинные цепи, то сливаясь в правильные каре и колонны.
Выдвигая вперед свои оркестры, войска располагались полукругом у огромного царского павильона.