— Да возьмет шайтан твою черную душу, зловещий коршун! Чтоб присох язык твой к гортани за эти слова! Убирайся вон сейчас же и берегись когда-нибудь попасться мне на глаза!
Юсуф взбесился донельзя.
— И ты смеешь еще повторять свой глупый вопрос, смеешь спрашивать, что бы делал я тогда! Слушай же: клянусь бородой пророка, что если халифу вздумается издать подобный указ, то я этой палкой перепробую спины всех багдадцев, пока не отыщу вас троих. Тебя и тебя, — продолжал он, бросая зверские взгляды на визиря и халифа, — я изобью так, что вы сделаетесь такие же черные, как (показывая на Мезрура) вон тот, а его, пока он не сделается столь же белым, как мясо этого теленка. Убирайтесь отсюда и не вздумайте попасть когда-нибудь в дом мой.
Гнев Юсуфа так забавлял халифа, а между тем он так боялся обнаружить это, что был принужден засунуть в рот полу, чтобы удержаться от смеха. Таким образом, осыпаемые градом проклятий и очень нелестных пожеланий, они вышли от водоноса.
— Клянусь бородой пророка, счастливы они, что убрались из этой западни! — заметил паша. — Да как осмелилась эта собака — плюю на могилу его матери — грозить побоями наместнику пророка?
— Но халиф был переодет, и Юсуф не знал его, — заметил Мустафа.
— Тот, кто бы осмелился угрожать мне, хоть и переодетому, клянусь бородой пророка, не получил бы помилования! — воскликнул паша. — Менунн, продолжай!
Уже светало, когда великий Менунн вошел через потаенные двери в сераль и удалился в свою опочивальню. После краткого сна он встал со своего ложа, совершил обряд омовения и вошел в диван, где уже собрался весь двор для встречи его. Однако голова его была занята только приключениями прошедшей ночи, и он, по окончании дневных занятий, велел позвать великого визиря, который после обычных поклонов вошел в комнату.
— Джаффар, — сказал халиф, — вели отдать городовому коменданту приказ, чтобы в продолжение трех дней никто не смел являться на базар с водой и что ослушники будут немедленно повешены.
Лишь только комендант Калид-бен-Талид получил приказ, как тотчас принял надлежащие мэры для обнародования его. Во все части города были разосланы вестники, объявлявшие волю халифа. Народ дивился такому указу, но слушался.
Юсуф, совершив утреннюю молитву, отправился к Тигру, наполнил свой бурдюк водой, взвалил его на плечи и хотел уже идти, как увидал одного из разосланных вестников. Он повиновался, проклиная всех муссульских купцов.
— Да будут прокляты собаки, предсказавшие мне прошедшей ночью это злосчастное повеление! О, если бы они попались мне теперь в руки! — воскликнул Юсуф. — Ведь только что заикнулись об этом, окаянные, гляди, оно и случилось!