Так прошло времени больше часа. Наконец, Спайкмен сказал:
— Ну спрячь книги, берись опять за ставок. Пойдем на работу.
Они пошли не оборачиваясь и услыхали позади себя шорох в кустах. Отойдя на пятьдесят ярдов, Спайкмен взял у Джо станок и велел ему обернуться назад, как будто неумышленно. Джо обернулся и увидал мисс Мэтьюс которая смотрела им вслед.
— Значит, любопытство возбуждено, — сказал Спайкмен — а мне только это и надобно пока.
Спайкмен был прав. Вскоре после ухода его и Джо к мисс Мэтьюс подошла Араминта.
— О, милая Араминта! Какое приключение! — сказала Мелисса. — Я едва верю ушам и глазам.
— А что такое, кузина?
— Видишь ты этого взрослого мужчину и мальчика с точильным колесом?
— Ну, вижу. В чем же дело? Они были дерзки с тобой?
— Дерзки? Вовсе нет. Они меня даже и не видали. Я услыхала голоса и подошла потихоньку к нашей скамейке. Слышу — кто-то читает стихи и читает замечательно хорошо. Я такого красивого, выразительного чтения ни разу ни слыхала. Потом чтец остановился и стал объяснять мальчику прочитанное, говорил о латинских и греческих поэтах, цитировал на память Шекспира… Тут какая-то тайна.
— Хоть бы и так, какое же тебе дело до странствующего точильщика?
— Милочка, да ведь он же наверное не точильщик. Дам себе палец отрубить, если это не маскарад.
— Ты видела его лицо?
— Нет же, он пошел и ни разу не обернулся. Мальчик обернулся один раз, но когда уже они оба были далеко.
— Что же он читал?
— Не знаю, но что-то очень хорошее. Хотелось бы звать, придет ли он опять? Если придет…
— Что же ты тогда сделаешь?
— Мои ножницы иступились. Отдам их ему отточить.
— Смотри, Мелисса, не влюбись у меня в точильщика, — засмеялась Араминта.
— Я убеждена, что он не точильщик. Но для чего этот маскарад? Хотелось бы знать.
— Все это прекрасно, но ведь я пришла звать тебя домой! Ступай к отцу, он желает тебя видеть.
Обе молодые мисс ушли в дом, продолжая толковать на все лады об утреннем приключении.
Вернувшись в коттедж, Спайкмен достал свои письменные принадлежности и принялся сочинять целое послание. Несколько раз переделав и исправив написанное, он переписал набело и прочитал своему другу Джо.
«Я трепещу при мысли, что вы с первых же строк бросите это письмо, не читая, а между тем в нем нет ничего такого, что могло бы вызвать краску на лице скромной девушки. Если смотреть на вас с обожанием, — преступление, если считать каждое местечко, где нога ваша ступит, священным — грех, если преклоняться пред вашей красотой и невинностью — непозволительно, то я тогда, конечно, тяжкий преступник. Вы спросите, для чего я прибегаю к такой таинственности? Просто потому, что когда я узнал вашу фамилию и ваше происхождение, я получил уверенность, что доступ в дом вашего отца для меня закрыт вследствие семейной вражды, к которой ни я, ни вы нисколько не причастны. Вы спросите, кто же я такой? Скажу вам: я джентльмен по происхождению и воспитанию, — и прибавлю: очень бедный. А вы сделали меня еще беднее, потому что отняли у меня спокойствие ума и сердца, между тем как это спокойствие дороже для меня физического здоровья. Я чувствую, что позволяю себе слишком много, но уж вы простите меня. Я знаю по вашим глазам, что вы слишком добры и мягкосердечны, чтобы причинять другому неисцелимое горе. А когда вы узнаете, как много я выстрадал, вы не захотите увеличивать мучения человека, который жил счастливо до тех пор, пока вас не увидал. Простите же меня за смелость и не сердитесь за тот способ, к которому я прибегаю, чтобы все это вам сообщить».