Он прихлебывал теплый чай вприкуску с карамелькой и беседовал с хозяином. Клыкастый выписывал научно-популярные журналы и был очень эрудированным человеком.
— А скажите, — говорил он, — если все улицы нашего города соединить и вытянуть по прямой, то получится очень большое расстояние. Верно?
— Хотите сюжет? — напрямую спросил писатель. Он держал в руке стакан чая, как чашу изгоняющий из нее яд Иоанн Евангелист на знаменитом полотне Эль Греко. — Всего за пять рублей. Вы сможете сделать из него роман или пьесу.
Клыкастый с готовностью кивнул. Писатель стал рассказывать.
— Некий гражданин приехал в Дом отдыха. Это был я, — смущенно признался писатель. — Ему, то есть мне, в первую же ночь до утра мешал стук кровати в стену из соседней комнаты. Утром он, то есть я, подошел к женщине, живущей в соседней комнате, и спросил как получилось, что всю ночь спинка ее кровати стучала в мою стену. Но вместо ответа она молча влепила ему, то есть мне пощечину и ушла. Ну, как? Стоит этот сюжет пять рублей?
— А скажите, — заговорил Клыкастый, загадочно улыбаясь, — если все толчки кроватей о стены, то есть механическую энергию, преобразовать в электрическую, смогло бы человечество преодолеть энергетический кризис? Как вы считаете? Ой! — вскрикнул он. — Откуда это?
У ног писателя на паркете образовалась небольшая лужа воды.
— А, — сказал он, поднимаясь, — не обращайте внимания. Это с меня. Я постирал белье, но не выкрутил. Ну, я пошел. Пока. Спасибо за угощение. — Он оделся в прихожей, поспешно вышел, спустился вниз, на гремящем лифте и вышел на студеную улицу. Белье быстро вновь олубенело и не облепляло тело, как в теплой комнате. „Хорошие люди, — благодарно подумал он о Клыкастых, — душевные. Чаем угостили, отогрели. Пойду-ка к Захирееву. Может он купит сюжет?"
Писатель остановился у бетонного столба, скобкой загнутого вверх, в сторону середины улицы, и, подняв вверх голову, смотрел на дугу фонаря над головой. Ему казалось, что он летит куда-то в темное бесконечное пространство вместе с этой дугой, бетонным столбом, плохо иллюминированной улицей. В столб с жалобным шелестом ударяла струя, такая же желтенькая, как чай, которым его только что угощали.
Чтобы не остыть, писатель быстро шел по темной улице, и олубеневшее белье гремело на нем как железный лифт, на котором он не так давно поднимался и опускался.
Захиреев впустил его, не выразив на своем худом лице с блуждающим взглядом никаких эмоций.
— Проходите, — равнодушно сказал он, скользнув взглядом по рукам и карманам гостя — контура бутылки не угадывалось — и жестом указал в направлении кухни. Писатель, не раздеваясь, последовал туда, за ним — хозяин. Они уселись за стол. Захиреев выжидающе смотрел на писателя. Взгляд его был холодным, недобрым. Кадык на худой шее выпирал вперед как острый клык. „Не вовремя я пришел, — подумал писатель. — Видно оторвал его от работы. Многоречив, напорист, но все равно его романы умрут в один день с автором. Нет, у него не разживешься пятеркой, это сразу видно, но делать нечего, раз уж пришел…"