Все случилось так быстро, будто все целиком было заранее подстроено по воле Провидения, и нам лишь оставалось встретиться в нужном месте, чтобы скрепить это рукопожатием. Местом встречи оказался, разумеется, столик в трактире французского гугенота, куда я отправлялся теперь ежедневно и даже по нескольку раз в день. Сегодня утром я зашел туда только для того, чтобы выпить вина и съесть немного оливок перед обедом в монастыре. За столиком сидели двое мужчин, с которыми меня и познакомил хозяин. Один из них был англичанин, другой — голландец, но они выглядели добрыми друзьями, в то время как их нации, как всем известно, не слишком ладят друг с другом. Я как-то невзначай упомянул господину Муано, чем я занимаюсь, и случилось так, что мой англичанин — по имени Корнелиус Уиллер — тоже оказался торговцем-антикваром. Второй, голландец, по имени Кёнен, был протестантским пастором; это — высокий мужчина, чрезвычайно худой, с костистой лысой головой, как бывает у многих высоких стариков.
Я тотчас узнал, что мой коллега собрался на исходе сегодняшнего дня покинуть Смирну, чтобы отплыть в Англию, его корабль уже стоял у пристани. Решение уехать было принято им внезапно, по семейным обстоятельствам, причины которых он мне не раскрывал, причем никаких распоряжений насчет здешнего дома им пока сделано не было. Мы сидели за столом едва лишь четверть часа, я любезно беседовал с пастором об Эмбриаччи, о Джибле, о Саббатае и текущих событиях. Уиллер почти ничего не говорил и, казалось, почти ничего не слышал из того, что мы рассказывали друг другу, погруженный в свои заботы. Вдруг он вынырнул из своего оцепенения и неожиданно спросил, не соглашусь ли я некоторое время пожить у него дома.
— Если уж мы вскоре подойдем к царству хаоса, — сказал он с некоторой напыщенностью, — мне было бы приятно знать, что мой дом хранит благородная душа.
Не желая сразу соглашаться, я предупредил его, что приехал в Смирну на короткое время, чтобы уладить одно спешное дело, и что, возможно, со дня на день я тоже начну складывать вещи. Но, наверное, я возражал не слишком убедительно, потому что он счел ненужным отвечать на этот довод, а просто спросил, не затруднит ли меня пройти вместе с пастором всего несколько шагов, и он покажет мне «мое новое жилище».
Я уже, кажется, отмечал, что квартал иноземцев был единственной широкой улицей, протянувшейся вдоль побережья из конца в конец, по обе стороны которой выстроились магазины, склады, мастерские, не меньше сотни домов, несколько трактиров с устоявшейся славой и четыре церкви, включая церковь капуцинов. Здания, окна которых смотрели на море, ценились больше, чем выходящие на холм, на старую крепость или кварталы, где жили местные обитатели — турки, греки, армяне или евреи. Дом Уиллера не был ни самым большим, ни самым безопасным, потому что стоял на краю этой улицы, и море, так сказать, стучалось в его дверь. Когда оно было спокойным, как сегодня, с его ворчанием можно было ужиться. Но в бурю это ворчание, должно быть, превращается в рев.