Разве я не безумнее их, всех этих людей, заблудших, вышедших в ночь шаббата с зажженными факелами в руках, разве я не безумнее их, я, бросивший вызов одновременно законам божеским и человеческим, я — на глазах своих близких — открыто легший в постель с женщиной, хотя она не моя жена и, может быть, все еще жена другого. Долго ли я еще смогу жить в этой лжи? И главное, долго ли я еще останусь безнаказанным?
Если я и думаю порой о грозящей мне каре, то все же эти мысли не отвращают меня от моих желаний. Взгляд Бога беспокоит меня меньше людских взглядов. Прошлой ночью я впервые держал Марту в своих объятиях, не прячась от чужих глаз, не оглядываясь на окна и двери, мне не надо было напрягать слух, пытаясь уловить шум чьих-то шагов. Потом я начал медленно раздевать ее, медленно распустил ленты, расстегнул пуговицы, распахнул ее одеяния и дал им соскользнуть на пол, прежде чем задул свечу. Подняв согнутую в локте руку, она прятала глаза, только глаза. Я взял ее за руку и, подведя к постели, уложил на нее, а потом и сам лег рядом с ней. Ее тело пахло духами, которые мы покупали вместе у того генуэзца в Константинополе. Я шептал, обдавая ее своим дыханием, что люблю и буду любить ее всегда. Ощущая дуновение моих слов, она обняла меня обеими руками, привлекла к своему горячему телу, бормоча слова радости, нетерпения, покорности и желания.
Я обнимал ее с жадной торопливостью любовника и с ясным спокойствием супруга. Разве я мог бы так любить ее, если бы не царило вокруг нас в этом городе и во всем мире это властное опьянение?
19 декабря.
Голландский пастор зашел ко мне рано утром, сказав, что только желал удостовериться, что я удобно устроился в доме его друга. Когда я вполне искренне ответил, что живу здесь как у себя дома, он счел необходимым возразить, что мне все же не стоит забывать, что этот дом мне не принадлежит. Его замечание настолько задело меня, что я сухо ответил ему, что просто хотел подчеркнуть свою благодарность и что я остановился в этом доме, потому что меня попросили оказать услугу; мне прекрасно жилось в монастыре капуцинов, и я совершенно спокойно могу туда вернуться. Я полагал, что он возьмет свою шляпу и уйдет или, возможно, предложит мне убираться восвояси со всеми моими домочадцами; но, поколебавшись минуту, он испустил короткий смешок и извинился, покашливая, объяснив все это недоразумением и отговорившись плохим знанием итальянского, — на котором, однако, он изъясняется так же хорошо, как и я, — словом, он недвусмысленно старался исправить впечатление от своих слов, так что, когда он пять минут спустя поднялся, собираясь уходить, я удержал его рукой, прося не делать этого и подождать немного, чтобы выпить по-дружески чашечку кофе, который как раз готовит для нас «моя жена».