Мне очень хотелось бы выяснить у кого-нибудь, чему я стал свидетелем, но я предпочел ничего не рассказывать об этом приключении своим близким. Мне казалось, что, если племянники узнают, насколько я был неосторожен, мое влияние на них будет поколеблено. И впредь они сочтут себя вправе совершать любые глупости, а я не смогу ни в чем их упрекнуть.
Я расскажу им позже. Пока же достаточно поместить мою тайну на эти страницы. А впрочем, не в этом ли заключается роль моего дневника?
Иногда мне приходится задавать себе вопрос: к чему вести его, выражаясь так туманно, если я знаю, что никто никогда его не прочтет? И если я и не хочу, чтобы его кто-нибудь прочел? Потому что на самом деле он помогает мне прояснить мои мысли или пуститься в воспоминания, так что мне не надо предавать их, поверяя свои размышления моим спутникам.
Люди, устроенные иначе, чем я, пишут так же, как говорят, а я и пишу, будто молчу.
В дороге, 8 сентября.
Хатем разбудил меня слишком рано, и я еще чувствую себя не до конца проснувшимся. Я не выспался, но пришлось поторопиться, чтобы присоединиться к каравану у Антиохийских ворот.
Во сне меня преследовали какие-то люди, и каждый раз, когда я думал, что уже ускользнул от них, они оказывались передо мной и преграждали мне путь, рыча и показывая хищные клыки.
После того, что я пережил вчера, такой сон не удивил меня. Но зато меня действительно удивляет и мучит то, что и во сне я все время чувствовал, что за мной следят. Кто? Разбойники, хотевшие меня обобрать? Или же это странное собрание, молитву которого я прервал? Конечно, меня не преследуют ни те, ни другие, но я не могу помешать себе постоянно оглядываться.
Так пусть же остаток этой ночи, ставший продолжением предыдущего дня, отдалится от меня по мере того, как я отдаляюсь от Алеппо!
9 сентября.
Сегодня утром, после ночлега, проведенного в шатрах, в поле, усеянном древними развалинами и разбитыми колоннами, скрытыми песком и травой, ко мне подошел караванщик и спросил внезапно, правда ли, что сопровождающая меня женщина на самом деле моя жена. Я ответил утвердительно, стараясь выглядеть оскорбленным. Тогда он извинился, божась, что не думал ничего дурного, но он просто не помнил, говорил ли я ему об этом.
От этого весь оставшийся день я был не в духе и все вспоминал его слова. Вероятно, он что-то подозревает? Или кто-то из сотни путешественников узнал «вдову»? В этом нет ничего невозможного.
Но, может быть, караванщик уловил обрывок разговора или заговорщицкие взгляды Марты и Хабиба, о которых он хотел бы предупредить меня своим вопросом.