— Кое-что есть! — обрадованно возвестил Белый, выуживая из висящего на плечиках пиджака какую-то книжечку или удостоверение синего цвета. Он тотчас протянул его Розе. — Взгляните!
Проводница почему-то вновь испугалась, но книжечку взяла и, увидав на корочках «Студенческий билет», сразу же успокоилась и улыбнулась.
— Так вы — студент! — И зачитала вслух: — Студенческий билет номер триста шестьдесят восемь, выдан Михайлову А.А. в одна тысяча девятьсот девяносто седьмом году Вторым медицинским институтом. — Она что-то прикинула. — Вы — третьекурсник!
— Вот как, — ответствовал молодой человек, хотя облегчения от сей ситуации не испытал.
— Ну что, студент Михайлов А.А., может, водочки за восстановление памяти?
— Куда мы едем?
— В Москву.
— А откуда?
— Из Питера.
Роза поняла, что Белый, он же студент Михайлов, так ничего и не вспомнил, а потому слегка расстроилась и более водки не предлагала.
Далее они ехали молча. Проводница подумала, что неплохо бы проведать хозяйство свое, но так пригрелось все ее тело, что заставить зад оторваться от полки сил не было никаких. Розе пригрезилось что-то светлое, нечто приятное, что она и выразить, попроси ее, не смогла бы. Точно водки хлебнула. Проводница даже закрыла глаза, а потом услышала щелчки. Это студент Михайлов погасил верхний свет и включил ночничок, поняла, и сейчас в купе должно быть почти темно. В следующий момент ее щеки почувствовали прохладу длинных пальцев, которые словно исследовали кожу, едва прикасаясь подушечками…
Мозг Розы отключился, остался лишь ночничок, освещающий сладостные вещи и штуки. Вся она, от макушки головы до мизинцев на ногах, превратилась в однородную плоть, готовую каждой порой воспринимать, впитывать самые ничтожные ласки, увеличивая их силой воображения одного в сотни раз!
Студент Михайлов был нежен и ласков. Освобождая тело Розы от тесного ситцевого платья, он улыбался, глаз не закрывал, но и не было во взгляде его ничего особо вожделеющего. Он никак сексуально не оценивал открывшуюся перед ним первую наготу, виденную лишь бригадиром да сынком, подглядывающим за матерью сквозь прокорябанное стекло в ванной… Он видел контуры настоящей женской груди, выкормившей до кондиции младенца; прекрасный живот с несколькими растяжками, в котором зародилось, жило, а потом явилось миру дитя; лоно, похожее на глубокую ночь в лесу, запертое мощными ногами, которые, впрочем, разошлись запросто, как мосты над рекой. И он вошел в эту дремучую ночь абсолютным Розиным счастьем, пиком жизненного предназначения, самым высшим наслаждением. Его движения были точны, а улыбка неизменна…