— Ну, пидоры!!! — не выдержал Ахметзянов и отсчитал последние деньги за стол.
Менты молча развернулись на сто восемьдесят градусов и забили патологоанатома до полусмерти. Отведя душу, они вновь потянулись к выходу. При этом капитан хватанул со стола горсть купюр и сунул себе в карман:
— Штраф утренний.
С окровавленной физиономией Ахметзянов приподнялся и потянул руку.
— Ты че, зверь, тянешься! — рыкнул капитан и ударил избитого ногой под ребра.
На этом гибэдэдэшники обрели окончательное успокоение и вышли прочь.
Далее образовался скандал в ресторане. Денег расплатиться за стол решительно не хватало. Голосил, жеманно заламывая руки, метрдотель, и Ахметзянову хотелось кричать на всю Москву: «Вот он, пидор!»
С трудом договорились, что счет будет числиться за номером, а метрдотель предупредил:
— Будете, мужчины, себя нехорошо вести, вам паспорт не отдадут!
— Я импресарио Большого театра, — представился Ахметзянов, пуская губами кровавые пузыри. — Хотите контрамарку на балет?
Мэтр оживился.
— На какой?
— На «Спартак».
— Фу-у, его же нет в репертуаре!
— Восстанавливаем, с господином А. в заглавной партии.
— Интересно.
— Ждите, — помахал ручкой патологоанатом. — Я дам вам знать!
Импресарио дополз до номера и, не обнаружив в нем молодого человека, завалился на кровать, вскрикнул от боли и тревожно заснул.
Ему снились пески Афгана и детишки с самодельными гранатами, набитыми рублеными гвоздями. Во сне перед ним стоял мучительный вопрос — валить детей из «Калашникова» или погибнуть разорванным в клочья. Сон ответа не давал, и оттого Ахметзянов скулил в наваждении предсмертного ужаса…
Пока патологоанатом рыдал в кошмарном сне, студент Михайлов быстро шел навстречу мокрому снегу. Через пятнадцать минут ходьбы волосы его оказались совершенно мокры и, распрямившись, почти достигали плеч.
На большом проспекте молодой человек поднял руку и держал ее так, пока не остановилась машина.
— Куда? — спросил маленький человечек в очках излишне грозно.
— В центр.
— Садитесь.
Они поехали, автомобиль то и дело заносило в снежной каше, но человечек с заносом справлялся, проворно перебирая ножками в ботинках на толстой платформе. Они ехали около двадцати минут, не сказав друг другу не единого слова. Водитель думал, что пассажир странный, но чем он странный, не понимал: то ли волосами, то ли взглядом отрешенным…
А кто сейчас не странен, думал человечек, я ли не странен?.. Пожалуй, что я и не странен, решил он для себя неожиданно…
Дома нестранного человека никто не ждал. На свете не было существа, которое бы его любило и которое бы любил он. Он не спал с женщиной более десяти лет и уже забыл о теле ниже брючного ремня. К ночным поллюциям он относился как к практическому неудобству. Стиральная машина отсутствовала, а сновидения забывались начисто, если они вообще были в наличии. Питался человечек в очках исключительно полуфабрикатами и никогда не смотрел в ночное небо, только в утреннее, чтобы определить погоду.