— Мистер Перл, — сказал я.
— Да, мистер Кензи.
— Вам известна юридическая фирма Хартмана и Хейла?
— Разумеется, известна, мистер Кензи.
— Отлично. Они свяжутся с вами. Вскоре. И лучше бы этому выяснению...
— Всего хорошего, мистер Кензи. — Он повесил трубку.
Энджи обошла вокруг стола и положила одну ладонь мне на спину, а другую — на правое плечо.
— Патрик, — сказала она, — ты бледный как смерть.
— Господи, — проговорил я. — Господи боже...
— Все будет хорошо, — попыталась успокоить меня Энджи. — Они не посмеют.
— Вот смеют же.
* * *
Когда через три минуты зазвонил телефон, я схватил трубку после первого же сигнала.
— С деньгами туговато стало, мистер Кензи?
— Когда и где, Мэнни?
Он хохотнул:
— О, судя по всему — как бы это выразиться? — вы сникли, мистер Кензи.
— Когда и где? — повторил я.
— На Прадо. Знаете, где это?
— Знаю. Когда?
— В полдень, — сказал Мэнни. — Ноль-ноль. Хе-хе.
Он повесил трубку.
Все в этот день словно сговорились вешать трубку, прерывая разговор со мной. А ведь еще и девяти утра нет.
Четыре года назад, когда по окончании особо прибыльного дела касательно мошенничества страховой компании и служебных злоупотреблений я на две недели отправился в Европу, меня все время удивляло, насколько маленькие поселки в Ирландии, Италии, Испании напоминают Бостонский Норт-Энд.
В Норт-Энде сходили с корабля и ставили на землю чемоданы последовательно несколько волн иммиграции. В результате евреи, а затем ирландцы, а потом и итальянцы стали считать этот район своим домом и придали ему европейский колорит, который и сохранился до настоящего времени, — мощенные булыжником узкие улочки извиваются, пересекаясь и сплетаясь в тугой узел на пространстве столь малом, что в других городах его и кварталом посчитали бы с натяжкой. Однако здесь район этот вмещает в себя огромное количество однотипных домов из красного и желтого кирпича, улучшенных и отреставрированных исторических зданий, причудливых строений и складов из железа и гранита, и все это отвоевывает себе место, громоздясь и наползая друг на друга добавочными этажами там, где единственной возможностью выжить становится карабканье вверх. Поэтому на месте прежних мансард теперь вырастают кирпичные и дощатые надстройки, а между пожарных лестниц и обрамленных резными решетками «патио» все еще сушится белье на веревках, а понятие «двор» звучит экзотикой, не меньшей, чем «место для парковки».
Однако где-то в тесноте этого самого тесного района в теснейшем из городов за Старой Северной церковью сохранилась роскошная имитация итальянской «пьяццы», которая носит название «Прадо», но известна также как «аллея Пола Ре-вира» — не только благодаря своей близости к церкви и дому Ревира, но и потому, что в начале Ганновер-стрит возвышается конная статуя Ревира работы Даллина. В центре Прадо бьет фонтан, окруженный постаментами с табличками, рассказывающими о подвигах Ревира, Доуэса, других участников Американской революции и прочих выдающихся, но менее известных обитателей Норт-Энда.